Федеративные идеи в политической теории русского народничества - Фэй Хайтин

поворота Герцена стало его резкое разочарование в западном политическом устройстве: «Связанный симпатиями юности с кружком западников, Герцен в 40-е годы XIX века, при всем уважении к особенностям развития отдельных народов и их „правам на самоопределение", исповедовал представление о „великом единстве развития рода человеческого". Разочарование в перспективах буржуазной демократии, пережитое в 1848–1849 годах, и растущая эстетическая брезгливость по отношению к западному мещанству и либерализму заставили Герцена обратить внимание на русского мужика и русскую сельскую общину»[122].

В конце 1840-х – начале 1850-х гг. Герцен стал пристально изучать общинное устройство в различных его аспектах. Симптоматично сравнение двух отрывков из его работ этого периода.

«Россия» (1849): «Действительно, до сих пор русский народ совершенно не занимался вопросом о правительстве; вера его была верой ребенка, покорность его – совершенно пассивной. Он сохранил лишь одну крепость, оставшуюся неприступной в веках, – свою земельную общину, и в силу этого он находится ближе к социальной революции, чем к революции политической» [123].

«Старый мир и Россия. Письма к В. Линтону» (1854): «Славянские народы не любят ни идею государства, ни идею централизации. Они любят жить в разъединенных общинах, которые им хотелось бы уберечь от всякого правительственного вмешательства. Они ненавидят солдатчину, они ненавидят полицию. Федерация для славян была бы, быть может, наиболее национальной формой»[124].

В последней цитате можно заметить три существенно новых момента. Во-первых, субъект здесь обозначен уже как «славянские народы». Во-вторых, для всех них основой социальной организации является община. В-третьих, федерация в качестве политического устройства является «наиболее национальной формой», причем понятия общины и федерации появляются в тексте уже вместе. Это не противоречит мысли из первой цитаты, что в будущей революции можно выделить два аспекта – социальный и политический, – причем социальный аспект ближе и понятнее народу и потому проще может быть осуществлен, чем идея политической революции, тем более что будущая федерация все равно должна быть основана именно на общинном устройстве.

Различие этих отрывков неслучайно – в них отражены разные этапы формирования у Герцена идеи славянской федерации. Чтобы проследить динамику этих этапов, можно подсчитать частоту использования им слов с корнем «славян», а также слов «община» и «федерация».

Что касается корня «славян», то частота его употребления всегда была на высоком уровне. Слова «община», «общинный» встречаются в полемике со славянофилами и переписке с А. фон Гакстгаузеном в начале 1840-х гг., но еще не очень регулярно. Заметно больше их становится в конце 1840-х: слово «община» появляется шесть раз в текстах 1829–1841 гг. и всего 15 раз в дневнике 1842–1845 гг., зато в статье «Россия» 1849 г. – 74 раза, в очерке «О развитии революционных идей в России» 1850–1851 гг. – 103 раза. Частота употребления слов «федерализм» и «федерация» растет начиная с 1846 г., но в произведениях до 1849 г. эти слова не используются для описания новой политической формы: интерес Герцена пока обращен в основном на изучение теории и практики федерализма в Западной Европе («Письма из Франции и Италии», пятая часть «Былого и дум»).

Таким образом, несложные подсчеты подтверждают, что первыми обратили на себя внимание Герцена общие проблемы славянских народов, позже его интерес переключился на изучение общины, и только позднее он начал употреблять словосочетание «славянская федерация». Можно предположить, что изучение славянских проблем породило у Герцена интерес к общине, а она, в свою очередь, привела его к идее славянской федерации.

Не исключено также, что Герцен мог слышать о более ранних проектах славянской федерации, в том числе общаясь с Бакуниным в Париже, – он ведь сам впоследствии вспоминал, что «мысль о славянской федерации уже зарождалась в революционных планах Пестеля и Муравьева»[125]. Тем не менее он не употреблял этого словосочетания в текстах ранее конца 1849 г.

В работах Герцена указанного периода прослеживается и еще одна примечательная тенденция. Так, в работе 1849 г. «Россия» о федерализме говорится при рассмотрении возможных путей исторического развития России: «Роковой характер эпохи, последовавшей за царствованием Петра, обнаружился лишь тогда, когда московские цари осуществили свою централизацию; ибо ее значительность заключалась лишь в том, что она составила из разрозненных частей княжеского федерализма, из людей одной расы, связанных узами крови, одно могучее целое; идти, однако, далее она не могла, ибо, в сущности, она не знала точно, почему и с какой целью она объединяла эти разобщенные части. Именно в этом и проявилась вся ничтожность внутренней идеи московского периода: он сам не знал, куда приведет его политическая централизация».

В предыдущем абзаце той же работы мысль выражена еще яснее: «В этом непреклонном меньшинстве можно распознать гордое вето польских магнатов. Княжеская власть, при наличии судилищ, составленных из выборных судей, творивших правосудие устно и, по внутреннему убеждению, перед лицом свободных сходов в городах, и к тому же лишенная постоянной армии, не могла укрепляться; это станет особенно понятным, если не упускать из виду, насколько ограничены жизненные потребности у народа, целиком занятого земледелием. Московская централизация положила конец этому порядку вещей; Москва явилась для России первым Петербургом. Московские великие князья, отбросив этот титул, чтобы принять титул царя всея Руси, стремились к совсем иного рода власти, чем та, которой пользовались их предшественники»[126].

Здесь термин «княжеский федерализм» снова использован в негативном смысле, будучи противопоставленным монархическому стремлению к централизации времен собирания земель московскими князьями. Однако в описании его устройства можно разглядеть как влияние идей французских федералистов, так и элементы будущей идеи славянской федерации – как некогда существовавшей, но исторически утраченной возможности устройства русской государственности. Здесь Герцен целенаправленно стремится показать, что федерализм укоренен в истории России и некогда был основной формой ее политического устройства, сойдя со сцены лишь после образования Московского царства.

Со времени написания «России» установка трактовать историю славянских государств с применением идей федерализма сохранялась в работах Герцена в течение нескольких лет – вплоть до середины 1850-х, пока теория славянской федерации еще не созрела. В этих работах прослеживается трансформация соответствующих

взглядов Герцена – превращение их из абстрактной теории в глобальный политический проект, требующий практического осуществления. Герцен упорно ищет в политической истории России зачатки федерального устройства, а также доказательства необходимости и подтверждения возможности такого устройства в будущем: «Если мы перейдем от провинциальных установлений к установлениям государственным, то с каждым шагом, по мере того как мы будем подыматься по иерархической лестнице, все более и более будут стираться и права человека, и участие управляемых в управлении»[127]. Мыслитель противопоставляет жесткой вертикали петербургской монархи традиции швейцарской федерации: если в России политическая структура напоминает лестницу и демонстрирует все