Генерал В. О. Каппель - А. Федорович

Части Каппеля отходили, как уже говорилось, по Волго-Бугульминской жел. дороге, а южнее из под Самары по Самаро-Златоустовской дороге отходили чехи и оставшиеся в Самаре части Народной Армии. Недалеко от Уфы, на станции Чишма, обе дороги соединялись. Когда обе части армии находились уже недалеко от Чишмы, разведка доложила генералу Каппелю, что в Сергиевском посаде, находившемся в вилке обеих дорог, накапливаются большие силы красных. Каппель разгадал их маневр: ударив из Сергиевского Посада на Чишму, противник отрезал бы обе Белые группы от Уфы. Нужно было действовать быстро и решительно. И снова, как на Волге, Каппель использует элемент быстроты и неожиданности. Оставив на линии жел. дороги только один броневик, он всеми своими силами обрушился на Сергиевский Посад, и, как обычно, не ожидавший его противник бежал, отдав в его руки всю свою артиллерию. И снова в красной военной газете того времени, "Красной звезде", появились статьи о "маленьком Наполеоне", но уже не в ироническом тоне, а с истерическими выкриками "уничтожить, раздавить гидру контр-революции, наймита Антанты, царского опричника Каппеля".

Эта операция, типичная для Каппеля, лишний раз показала его неизменное искусство ведения гражданской войны. Его методы часто противоречили общепринятым законам тактики и стратегии, ибо Каппель понимал, что гражданская война -- это война особая, и применять при ее ведении опыт прошедшей Германской войны было бы ошибкой и нелепостью.

Наконец, придя в Уфу, Волжская группа была заменена Уральскими частями. Казалось, можно было бы и отдохнуть немного. Но, и выйдя из сферы боевой обстановки, частям Волжской группы пришлось довольно долго двигаться походным порядком через горно-промышленные районы Урала. Горные рабочие Южного Урала, не в пример северным Ижевцам и Воткинцам, были в достаточной степени распропагандированы и относились к Волжанам враждебно. На заводе Аша-Балашовском штаб Каппеля остановился, пропуская части группы. Разведка донесла Каппелю, что накануне на шахте № 2 был митинг, на котором было постановлено чинить Белым частям всяческие препятствия, а определенной группе рабочих было поручено провести покушение на самого Каппеля. Митинги продолжались весь день. Положение становилось тяжелым и сложным.

В штабе, в углу комнаты, на стуле молча сидел Каппель, крепко сжав пальцы рук и полузакрыв глаза. Все знали, что когда генерал сидит в такой позе, лучше его не беспокоить. Когда же в таком случае прерывали его мысли, он молча подымал веки и потемневшими глазами впивался в неосторожного. Для знающих, а знали это все, это было страшнее всего. В минуты страшного напряжения боя, когда жизнь каждого и его самого зависила от пролетающего с визгом куска свинца, выпущенного из вражеской винтовки, в решающие минуты борьбы под Симбирском с Тухачевским, в ураганном порыве под Сергиевским Посадом, в минуты, когда нужно было бросить людей к победе, тогда его глаза становились такими же страшными. Был еще один случай, когда к нему привели взятого в плен командующего красным Сингелеевским фронтом Мельникова. Почерневший от солнца, в выцветшей гимнастерке, запыленных сапогах, Каппель сидел на каком-то пне, когда к нему подвели пленного. Щегольски одетый, на лаковых сапогах звякают шпоры, на воротнике какие-то красные знаки отличия. Очень медленно Каппель поднялся на ноги, на побледневшем лице загорелись совсем черные, полные презрения и беспощадности, глаза. Шаг, другой -- он приблизился к Мельникову почти лицом к лицу, не отрывая от него глаз. Каменное, безжалостное выражение, страшный взгляд сказали Мельникову все. Быстро отвернувшись, бросил чуть охрипшим голосом: "Военно-полевой суд. Немедленно... Изменнику". И спокойной рукой подписал через полчаса смертный приговор.

Зная это, его сейчас в Аша-Балашовском не беспокоили. А мысли его текли, сменяя одна другую, то загораясь злобой и гневом, то звеня тоской и жалостью. "Расстрелять, разметать -- дать хоть раз свободу сердцу. Уничтожить, растоптать, внушить ужас, заставить быть рабами, раз не хотят свободы... А потом?", загорается новая мысль -- А потом еще больше злобы, уже оправдываемой, и тогда последовательные и логичные расстрелы. Говорят у атаманов в Сибири так".

Смягчающие, тихие ноты начинают звучать в уставшем мозгу: "А если иначе? Если попробовать образумить, рассказать, объяснить?" Но новая мысль обжигает огнем: "Но ведь постановили убить. Значит умереть так, не в бою, изуродуют труп". В памяти выплывает генерал Духонин. "Также папиросу в рот затолкают". В мозгу выплывает новое: "А все эти, что со мной? Без меня погибнут"... И вдруг последнее воскрешает непреклонную волю, бешеную энергию, веру в себя. Он чувствует, как душа наливается этой верой в себя, в Каппеля. Он уже знает, что победит бунтующих шахтеров, но не винтовочными залпами не страхом, а тем влиянием, которому беспрекословно подчинялись сотни и тысячи. Победит он сам и один. Он знает, что делать.

Каппель быстро встает. "Готовьте ужин -- я скоро вернусь, хочу пройтись", и к вестовому -- "Шведскую куртку". Глаз на момент останавливается на лежащем на столе нагане. "Не надо... Не он поможет". В шведской кожаной куртке, проходя через сени, кивнул одному добровольцу -- "За мной". Во дворе дневальный татарин тянул свою тоскливую песню. Увидев Каппеля, вытянулся, стараясь придать себе воинский вид. "Поешь, князь?" бросил Каппель. "Пою, бачка генерал", громко прокричал татарин. Каппель с добровольцем вышли на улицу. "Веди ко второй шахте". Доброволец замер -- "Ваше... Ваше Превосходительство... Там... Там вас убьют... Не поведу!" Каппель повернулся к нему -- "Я что сказал?" Доброволец съежился и покорно зашагал впереди генерала. Подходя к шахте, Каппель, тоном приказа, сказал: "В шахте быть до конца". Мелькнула мысль -- "До конца? Какого?", но сразу же растаяла в гордой уверенности -- "Конец будет мой".

В шатхе № 2 было довольно темно и никто не обратил внимания на вошедшего человека, одетого в шведскую куртку. Один за другим выступали ораторы, призывавшие к мести, уничтожению, борьбе. Обычные митинговые фразы, полные звонких слов, лжи и злобы покрывались аплодисментами и криками: "Верно... Правильное".

Атмосфера накалялась все больше и больше. "Товарищи", крикнул председатель, обращаясь к двум или трем красноармейцам, стоявшим около трибуны: "Вы были захвачены белогвардейцами, но удачно спаслись. Расскажите товарищам, что вы видели у Каппеля, о его зверствах, расстрелах и порках". Красноармейцы смущенно переглянулись. Не стесняйтесь, товарищи", продолжал председатель: говорите прямо об всем, что у них делается, как вы спаслись из кровавых рук царского генерала". Один из красноармейцев выдвинулся вперед -- "Да как спаслись? Взяли у нас винтовки, а нас отпустили. Каппель, говорят, никого из нас не расстреливает, а отпускает, кто куда хочет". Смущенное молчание повисло в шахте. "Это, товарищи, только ловкий трюк", нашелся председатель: "Мозги нам запудривает. А вам, товарищи красноармейцы, даже довольно таки стыдно говорить так на митинге".

Какой-то молодой человек вскочил на трибуну и, покрывая своим голосом шум, стал читать популярные тогда стихи какого-то красного поэта:

"Мы смелы и дерзки, мы юностью пьяны,Мы местью, мы верой горим.Мы Волги сыны, мы ее партизаны,Мы новую эру творим.Пощады от вас мы не просим, тираны --Ведь сами мы вас не щадим".

Вихрь голосов покрыл последние слова. "Не щадим... Нет пощады... Смерть белобандитам! Смерть Каппелю!", перекатывалось под сводами шахты.

Человек в шведской кожаной куртке подошел к трибуне и попросил слова.

"Товарищи", стараясь утихомирить собрание, надрывался председатель -- "Слово принадлежит очередному оратору".

Человек быстро и легко вспрыгнул на трибуну. У красноармейцев вдруг побледнели и вытянулись лица. Человек спокойно стоял на трибуне и ждал тишины. Наконец она настала. Тогда громким и уверенным голосом он начал свою речь:

"Я, генерал Каппель, я один и без всякой охраны и оружия. Вы решили убить меня. Я вас слушал, теперь выслушайте меня вы". И столько внутренней силы почувствовалось в этих словах, в самом тоне голоса Каппеля, что большинство присутствующих застыло, а некоторые из наиболее рьяных ораторов стали незаметно пробираться к дверям.

"Останьтесь все!" -- резко и повелительно бросил Каппель. "Ведь я здесь один, а одного бояться нечего!"

Красноармейцы влюбленными глазами впились в генерала.

Мертвая тишина повисла в шахте.

Просто и ясно стал говорить Каппель. Он рассказал, что несет со собой большевизм, обрисовал ярко и правдиво ту пропасть, в которую катится Россия, он сказал, за что он борется.

"Я хочу чтобы Россия процветала наравне с другими передовыми странами. Я хочу, чтобы все фабрики и заводы работали и рабочие имели вполне приличное существование", закончил он.