Перемена - Лейла Элораби Салем

Экипаж подъехал к кованым воротам. Привратник отворил их и экипаж поехал дальше — по парковой аллеи широкого, раскинувшегося сада к дому. Дом, а точнее высокая, большого размера усадьбы располагалась на берегу реки, каменные ступени её с заднего входа спускались прямо к воде и мелкая рябь волнами тихо опрокидывалась на нижнюю ступень.

Дворецкий, по национальности француз, невысокий, худосочный человек лет пятидесяти встретил новых хозяев у входной двухстворчатой двери, склонил голову, приветствовал молодых. Михаил Григорьевич первым прошёл в холл и замер, с завидным восторгом рассматривая высокие стены. Елизавета, шедшая за супругом, так и замерла от восторга и впервые за долгое время на её красивом лице просияла искренняя, жизнерадостная улыбка. Дважды покружившись на месте, она запрокинула голову к высокому сводчатому потолку, драпированному лепниной в стиле прошлого века, окинула взором просторные, с начищенным до блеска полом залы, анфиладами уходящие вправо и влево, воскликнула:

— Это не дом, это дворец! А сколько здесь места, не хватает только веселья и чарующей музыки.

— Всё будет, моя дорогая. И если пожелает ваша душа, балы и приёмы ждут вас хоть каждый день, — ответил Михаил, коему передалась радость жены.

Елизавета Андреевна подошла к окну, дотронулась до бордовых портьер, заглянула под белый чехол, накрывавший статую, и немного свыкнувшись с мыслью о немыслимых богатствах, коими ныне обладала сполна, взяла мужа за руки, сказала:

— Могу ли я выбрать для нас опочивальню?

— Конечно, Елизавета Андреевна. С этих пор дам наш и вы в ней полноправная хозяйка: любое ваше слово ли, пожелание ли — закон.

— Ежели так, то мне хочется иметь самую красивую комнату в этом поместье, и чтобы там стояла широкая кровать с балдахином, чтобы было много места для нарядов и — главное — живописный вид из окон.

— Такая, или похожая комната уже имеется: она расположена на третьем этаже западного крыла. Если желаете, мы можем вместе подняться туда и посмотреть.

— Ах, давайте же скорее, Михаил Григорьевич! Мне не терпится всё посмотреть.

Вишевского забавляла весёлая, торопливая несдержанность жены, но иного он и не желал, тем более, что Елизавета была слишком красива и юна, чтобы строить из себя чопорную, степенную даму, которыми заполнены все удушливые салоны Санкт-Петербурга и Москвы.

Новобрачные, держа друг друга под локти, поднялись по широкой мраморной лестнице на верхний этаж, прошли длинную цепь коридора, петляющего то вправо, то влево и всюду они замечали портреты в позолоченных рамах ушедших в иной мир предков.

— В раннем детстве, лет мне было четыре-пять, я искренне ненавидел этот дом и потому каждая поездка в гости к деду казалась для меня томительной пыткой, — рассказывал Михаил, бредя по третьему этажу.

— Но почему? — удивлённо спросила Елизавета. — Это же такой прекрасный дом.

— Это сейчас, а тогда мне казалось, будто за каждым поворотом, за дверью таится что-то страшное-опасное: призрак ли, нечистый дух. Я боялся оставаться один на один в этих коридорах, может, оттого, что я несколько труслив по своей натуре, но лишь спустя много лет после смерти деда осознал, как дорог для меня здесь каждый угол, каждый клочок земли: всякая вещь таит в себе незабвенную память предков, историю их судеб и великих свершений, ибо все они — благородные, значимые, верой и правдой служили родной земле. нашей России-Матушки, вот почему я стараюсь изо всех сил, дабы не посрамить наш род.

Вскоре, после последнего поворота они подошли к своей цели: то была двухстворчатая белая дверь с резьбой, Михаил Григорьевич осторожно приоткрыл её, заглянул внутрь, словно опасаясь чего-то, но рядом с ним находилась Елизавета Андреевна: от неё одной исходила невидимая сила воли и то, как ждала она решительного шага, помогло побороть ему первичный детский страх, что многие годы скрывался где-то в тайниках души, но лишь теперь вырвался на волю. Вишевские вдвоём шагнули в комнату — ту самую роскошную опочивальню, о которой грезила молодая жена. Комната была поделена на две части: в более тёмном углу, между колоннами, стояла под сероватым альковом широкая кровать с резным изголовьем, у окна располагался стол, на противоположной стороне от кровати находился камин, выполненный в стиле ампир. Сами стены были выкрашены в белый-бежевый цвет, потолок, углы украшались барельефами причудливыми-изогнутыми узорами, а тёмно-серые портьеры с золотистыми кистями и бахромой завершали величественную-роскошную красоту.

Михаил Григорьевич искоса посмотрел на жену, поинтересовался, нравится ли ей их спальня? Елизавета Андреевна, глубоко дыша от преисполненных чувств, вся во власти необузданного восторга, со смехом закружилась по комнате, подол платья чуть приподнялся от движений, явив взору её маленькие ножки в атласных туфельках.

— Это много лучше, чем я смела надеяться! Всю жизнь я мечтала жить в такой вот роскоши, спать на царской кровати, утопая в пуховых подушках, но ныне мечты мои стали явью и мне дано больше, только за какие заслуги, коль в жизни я не сделала ещё ничего хорошего.

Михаил приблизился к супруге, взял её тонкие белые руки и поднёс к губам и, любуясь её свежей красотой, проговорил:

— Вы ещё так молоды и наивны, а впереди у вас целая жизнь, что представит вам ни один шанс добрых свершений.

— Ах, простите меня, сударь, простите мою глупость, я подчас и сама не понимаю, что говорю. А вы учите меня, учите, ведь вам не занимать в учёности и уме, коль женились вы на такой глупышке как я.

— Вы не глупышка, моя дорогая. Отныне вы — моя жена и в моих силах сделать вас самой счастливой женщиной на свете.

— Слушать вас одно удовольствие — словно мёд пить.

— Всё ради вас и только.

Они приблизились к окну: с третьего этажа виделось значительно дальше, их взору открылась водная тихая гладь полноводной реки; солнечные блики золотистым светом играли на волнах, белые речные чайки с кошачьим криком летали над рекой в поисках добычи, на противоположном берегу раскинулись-разрослись леса и склоны долины уходили далеко к горизонту: там едва различались сероватые-коричневые точки — дома и избы крестьян, а над ними, словно паря над бренным миром, возвышался золотой купол храма, крест на маковке ярко переливался на солнце.

Елизавета Андреевна как завороженная стояла у окна, разглядывала новый, прекрасный мир, о котором грезила во снах