Почувствуй (СИ) - Вечная Ольга

Открываю глаза резко, услышав громкий знакомый голос:

– Я просто хочу ее увидеть. Пожалуйста.

Волна жара прокатывается по коже. Аж волоски дабом! Матвей говорит громко, но по тону понимаю — максимально терпеливо.

Старается.

Дух захватывает. Я знаю его расписание наизусть. Бросаю взгляд на часы — у него должны были быть пары. Что он здесь делает?

– Юля спит, и я не буду ее будить, – на тон ниже говорит отец. – Матвей, я передам, что ты приходил и эклеры. Спасибо за вещи. Всё, езжай.

Я не спала. Боль такая сильная, что в забытье уйти не вышло. Я вспоминала, как Дом меня жалел. Мне было одиноко.

– Я просто посмотрю на нее одним глазком, – просит Матвей.

– Нет.

– Пожалуйста. Я не видел ее с субботы. Я... очень вас прошу. Я на цыпочках.

Мурашки по коже от его тона.

– С субботы? Это когда вы поругались и ты вылетел, как безумный?

– Да и мне стыдно. Мы поругались, я виноват. А сегодня ей стало плохо, и она даже не написала.

– А кто в этом виноват?

Папа, блин!

Я зову:

– Пусть зайдет! Пап!

Выходит тише, чем планировала. Пульс ускорятся. Я вдруг понимаю, что мне нужно сейчас.

Он.

Мой Матвей рядом. Да, это определенно очень сильно облегчило ситуацию.

– Матвей! – кричу громче.

– Не знаю, – говорит Матвей. – Может и я. Ну не могу я так, Виктор Арсеньевич. Мне надо ее увидеть. Я никуда не уйду. Выгоните — буду сидеть на ступеньках.

– У тебя по расписанию пары. Езжай на учебу. Вылетишь, кому ты нужен будешь?

– Пока ее не увижу, никуда не поеду.

– Вот что с тобой делать?

Никак не могу найти телефон. Кое–как, Господи помоги, присаживаюсь. А потом встаю на ноги. Дальше по стеночке, по стеночке. Голова кружится и тошнота подкатывает.

Мужчины! Самые мои важные и любимые. Ну что они так меня мучают?! Еще хуже ведь делают!

Открываю дверь и выхожу в коридор, машинально прижимая руку к животу и держась за косяк.

– Давайте я за лекарствами сбегаю, и вы меня... – говорит Матвей, но осекается на полуслове, увидев меня.

Наши глаза встречаются. Сердце пускается вскачь, а перед глазами снова темнеет.

Глава 9

Матвей

Есть у меня один бесценный дар — я умею успокаивать людей. И больших и маленьких. Мать утверждала, что я родился таким милым, что злиться на меня невозможно в принципе. И если старший брат Павел огребал всегда и за всё. Я просто... нравился людям.

Раньше. Пока на своем жизненном пути не повстречал Виктора, мать его, Арсеньевича.

Который вторых шансов не дает. Хоть об стенку башку расшиби, не действуют на него ни поступки, ни природное обаяние.

Мои глаза бегают, как у преступника. Я уже и так и эдак. Ужом вьюсь.

По–фи–гу.

И если в любой другой ситуации можно было бы отделаться молчанием, сегодня выдаю аргумент за аргументом, чем лишь сильнее бешу.

Он держит пакет с тетрадками и сладостями. Он не желает меня пускать на порог его дома. Но не в окно же лезть, какой там этаж?

Хотя...

Юле стало плохо. Не просто плохо, ей вызвали скорую! Я должен ее увидеть. Сейчас. В голове каша, предчувствия нехорошие.

Мне просто надо ее увидеть, чтобы успокоиться.

Но пока на мне дыру прожигают только черные зрачки ее отца. В них неприязнь и раздражение. Каждый раз, когда мы наедине оказываемся, оба вспоминаем тот пикантный случай.

С которого начался разлад.

Пора уже забыть и жить дальше, нет?

– Пока ее не увижу, никуда не поеду, – ставлю ультиматум.

Виктор Арсеньевич прищуривается. Окидывает внимательным взглядом с головы до ног. Скрещивает руки на груди.

– Вот что с тобой делать?

Спрашивает он меня. Ну–у–у.

Любить и баловать. Язык прикусываю.

– Давайте я за лекарствами сбегаю, и вы меня... – начинаю говорить и осекаюсь, увидев, выходящую в коридор Юлю.

Бледная. Тонкая. Цвет лица серый, глаза напуганные.

В пот швыряет, мир покачивается. Падает и вдребезги. Пульс стучит.

Настоящая райская птичка, символ счастья и погибели одновременно. Как в легенде – если гамаюн упадет, ты умрешь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Так и будет, я давно это понял. Еще одну потерю в жизни я не переживу.

Юля бледнеет, хотя секунду назад казалось, что предел достигнут и перебить его невозможно.

Рывок вперед, хватаю ее за талию и обнимаю, поддерживая. Она не падает. Я удерживаю. Ну слава богу, живем пока.

Юля вцепляется в мои плечи удивительно сильно. Выглядит–то совсем слабенькой. Подхватываю на руки и, прямо в кедах, прохожу в ее комнату. Укладываю в кровать. Виктор Арсеньевич следует по пятам.

Быстро разуваюсь, чтобы не злить и не давать поводов для придирки.

– Пап, Матвей побудет со мной, хорошо? – говорит Юля. – Раз уж приехал. Пожалуйста.

– Я ненадолго, – говорю быстро.

Он молчит. Потом недовольно поджимает губы.

– Тогда я чайник поставлю.

– Я помою полы, – обещаю по возможности спокойно, но выходит будто с вызовом.

– Непременно, – отвечаю Юлин отец и выходит из комнаты.

Выдыхаю. Быстро закрываю плотно дверь и возвращаюсь к ней. Присаживаюсь на край матраса. Смотрю на Юлю. А она смотрит на меня.

Глаза — два блюдца голубых. Белки покрасневшие. Ее боль висит в воздухе, она в меня впитывается и душу рвет. Юля мне как–то сказала, что ничего с этой периодической болью не сделаешь, что нужно терпеть. Потом заявила, что секс помогает, и ей становится легче. Но при этом отталкивает меня при любой возможности.

– Прогуляла в субботу «упражнения», вот и результат, – говорю назидательно.

Юля фыркает. Высокомерная, гордая. Перья распушила. Сидит на кровати, моль белая.

– Я оружие дома забыл, – ставлю перед фактом. Хлопаю себя по футболке, штанам. – Пустой.

– А я заряжена ядеркой, имей в виду. Если вздумаешь уйти – применю. Я готова стрелять в спину.

– Стреляй, – отвечаю спокойно. – Но я никуда не собираюсь. Стреляй в грудь.

Она задыхается будто. Пялится на меня. А я на нее. Пульс стучит. Меня топит ревность, потому что эта девушка... вдох–выдох.

Она просто прекрасна во всех отношениях.

Молчим.

Однажды я на нее налюбуюсь. Так случится. У всех случается. Но точно не в ближайшие лет сорок.

Выдра хмурится, губки кривит. Невыносимая, вредная, ядовитая.

Закрывает глаза. По щеке слеза медленно катится. Не знаю, от боли или из–за моего присутствия.

Ну уж извините.

Бессилие прокатывается по коже. Я осторожно наклоняюсь и требовательно обнимаю ее. Крепко. Чтобы воздух из легких выбить и закричать не могла.

Три года она моя, а всё как по минном полю.

– Ты мне сегодня снилась, – говорю на ухо. Ласково. Нежно. По крайней мере мне так кажется. Чуть отпускаю. – Всю ночь.

– Это проверить невозможно, – сквозь зубы. Раненые выдры в разы опаснее здоровых, надо это знать, когда имеешь дело. – Пустая информация.

– Просто порадуйся.

– Вот еще.

Целую ее в висок. Трусь о щеку носом, вдыхая запах. Жадно. С каким–то дичайшим и совершенно неуместным в данный момент голодом. Тело на Юлю откликается моментально.

Ее отец в каком–то роде прав: я тот еще псих. Топят стыд, ревность, страх за нее. Ей плохо, а я хочу ее. Блть, как я ее всё время хочу.

Смачиваю языком пересохшие губы.

Боевая выдра вдруг отмирает. Руки летят ко мне, она обнимает за шею изо всех сил.

Я осторожно укладываюсь рядом на бок. Кладу ладонь на ее плечо. Веду ниже. Провожу пальцами по груди, не акцентируя внимания. Касаюсь живота. И осторожно поглаживаю область ниже пупка и выше резинки шорт. Где болит. Черчу круги, волнистые линии. У Юли изумительная гладкая бархатистая кожа.

Выдра не отталкивает. Обнимает. Лежим. Приучаю.

– Тебе Любаша сказала? – шепчет. – Что меня увезли.

– Да. Я приехал к твоему универу, но тебя уже отец забрал. Люба тетрадки передала. Как повод приехать.

– Спасибо ей. Они мне очень нужны.