Чужбина с ангельским ликом - Лариса Кольцова

вынуждены торговать собственным творчеством? Вы, кажется, и живёте где-то на рабочей окраине? Хотя по вашему внешнему виду этого невозможно и предположить. Вы задали нам всем загадку. А Реги-Мон ничего не захотел о вас рассказать. И какая изумительная краска у вас на волосах. Она блестит как натуральное золото. Этот краситель тоже разработка вашего прежнего мужа?

— Нет. Это мне подарок от Ифисы. Она покупает только очень дорогие красители в одной правительственной парфюмерно-косметической лаборатории… — тут я неизвестно зачем солгала про щедрость Ифисы, которая за последние разработки косметической индустрии Паралеи брала с меня моим трудом во благо её роскошного тела. Я шила ей платья и нижнее бельё, чтобы у неё всё было как ни у кого.

— Я так и знала! Что эта толстуха красит волосы, а всем врёт о своём природном необычном цвете волос! Она и лицо чем-то мазюкает, что оно имеет вид подлинной молодости и буквально светится. Но кто не знает о её возрасте? Её и молодой никто уже не помнит! — Упоминание имени Ифисы вызвало эмоциональный взрыв, так что Мира почти кричала. Ясно, что Ифиса не была в числе её приятельниц. Ясно было и то, что Мира — жена знаменитого владельца Творческого Центра не имела о себе адекватного представления. Ифиса объективно была гораздо соразмернее, изысканнее и не просто краше её, а человеком совершенно другой и тончайшей фактуры, — не безупречная, увы, но добрая, умная. Не успев выплеснуть и половины заготовленных оскорблений в адрес Ифисы, Мира умолкла и поспешно отскочила, как только отвлекшийся на беседу с одним из художников Реги-Мон вернулся, довольный собою и предстоящим пиром. Похоже, она чего-то боялась, — или возможного скандала на виду у всех, или же окончательно потерять своего неверного, а дорогого ей любовника Реги-Мона. Он опять схватил меня за голые плечи, презрев её пьяно-выразительное лицо, ставшее страдальческим. Кто-то из подруг увлёк её в сторону, заманивая в добротную машину, где их ожидал личный водитель отсутствующего владельца Творческого Центра.

— Чего она орала? Ругала меня?

— С чего бы ей тебя ругать? Да и нужен ты ей! Колонна всегда атрибут только для солидных интерьеров. У тебя в отличие от её преуспевающего мужа нет не только заказов от статусных клиентов и дома в элитном посёлке, но и персональной жестяной повозки.

— Сейчас прибудет повозка нашего счастья! — сказал он.

— После застолья я поеду к себе, — честно предупредила его я.

— Почему? — спросил он, — или у тебя где-то припасён тот, кто заказал тебе изумрудное платье для ритуала в Храме Надмирного Света? Вдруг я его опережу? Вдруг я это платье уже берегу для тебя, давно готовое?

— Ты шутишь? — я не принимала всерьёз его слов.

— Вовсе нет, — ответил он серьёзно. — Ради тебя я полезу и в шахты, чтобы кормить своих будущих детей. От других мне дети не нужны. Только от тебя.

Было ли это правдой? Я замерла в его объятиях, растроганная, но не веря ему до конца. Он же был соблазнитель. Это все знали. И опять вспомнила старика, поросшего травой, казалось бы, способного вызвать лишь ужас, но вызвавшего тогда доверие и благодарность за прекрасные колосья. Они до сих пор стояли у меня, правда, не в той синей бабушкиной и любимой мною вазе, и не думали вянуть, даря надежду на, казалось бы, несбыточное счастье, поскольку ключи к нему были утрачены. И был ли Реги-Мон ключом к возможному счастью? Сейчас я чётко знала, что нет. И мне были ни к чему откровения Миры о ней самой, об Ифисе и её связи с Реги-Моном. Не нужны и признания самого Реги-Мона. Всё это было важно, но вчера, а не сегодня и, уж тем более, завтра.

Внизу, у самого начала лестницы, я вдруг увидела старика в чёрном бесформенном одеянии, похожем на балахон до колен. Волосы скрывала чёрная же, аристократическая шапочка. Его можно было принять за задержавшегося здесь посетителя выставки, поскольку все прочие уже разошлись, если бы он не поднял вверх свою голову и не воззрился прямо на меня. Синий сполох его ярких, печальных и пронзительных глаз сразу же поразил меня его узнаванием. Это был тот самый человек, который когда-то стоял в арке дома Гелии! Замкнув свой взгляд с моим, он тотчас же отвернулся и, сгорбившись, быстро скрылся в полумраке улиц.

— Знаешь его? — спросил с интересом Реги, тоже заметивший старика.

— Откуда бы мне его знать? — ответила я и вздрогнула, будто волна холода накрыла меня. Но так лишь показалось. — Может, он на тебя смотрел. Твой ценитель или будущий заказчик.

— Лицо будто знакомое. Но где я его видел, не помню, — сказал Реги-Мон, — Колоритный тип…

Рядом затормозила машина. Но настолько дорогая и блестящая, что уж никак не могла быть нашей с Реги-Моном «повозкой счастья». Это было чьё-то чужое счастье. Не его. Но, может быть… моё? Открылась дверца, мелькнули те самые золотистые стёкла, показавшиеся в вечернем освещении заколдованными зеркалами. В них отражалось то, что было скорее из мира тех самых грёз, в которых я и растворялась, вдыхая аромат лилового букета. Не привычная моему зрению столица, нет, а мир, составленный из бесчисленных звёздных искр — отсвет далёкой Галактики. Я увидела Рудольфа. Он молчаливо ждал, и я подошла к нему под удивлённые и любопытные взгляды оставшихся на ступенях творческих гуляк. Не придётся им сегодня вкусить за мой счёт! Так подумала я мимолётно — злорадно. Пусть сами и раскошеливаются, пусть трясут своими тощими кошельками. А уж от Реги-Мона они не дождутся ничего. Он и не обещал им угощения за свой счёт. Вот будет сцена, когда, объевшись, они будут не в состоянии заплатить за бесплатное, как они радовались, пиршество. И я засмеялась. Почему? Я же не была злорадной.

Я засмеялась от счастья, и смех не имел к ним никакого отношения. Они с удивлением взирали на меня, будто только что увидели, как будто мой смех заворожил их, на Рудольфа, но его плохо было видно в глубине салона загадочной машины. Я увидела своё отражение в стёклах и поразилась, увидев воздушную красотку вместо себя. Те самые звёздные искры усыпали моё платье и мои волосы. Тончайшую талию, а я сильно похудела во время жизни в столице, обвил переливчатый пояс, а на груди сияли кристаллы Гелии — её единственный мне подарок. Я подняла руки, и они выскользнули из рукавов-крыльев. А я поправила свои выкрашенные в золото волосы выверенным театральным жестом, усвоенным ещё во времена своего прошлого обучения в школе актёрского мастерства.