«На суше и на море». Выпуск 2 - Альманах

Юрий сосредоточенно заполняет дневник, каждый раз справляясь у проводницы о названиях станций. Шестым днем поездки он приканчивает толстую общую тетрадь и вынимает новую. По таким записям несколько тысячелетий спустя историки уточнят цены на кислое молоко и яйца в далекую эпоху.

Сергей почти не появляется в купе. На остановках он первым спрыгивает с подножки вагона на горячий песок, любовно пересыпает его из горсти в горсть, чуть ли не пьет. Потом долго стоит в дверях и вбирает ноздрями ветер пустыни, странствий, приключений.

Нина стоит подле Сергея и держит его руку.

…Засыпаешь — степь, просыпаешься — степь. Поблескивают вдоль дороги выброшенные из окон бутылки, взлетают и нехотя волочатся за поездом пожелтевшие газетные листы, а дальше совсем пусто.

— Что, нравится? — радостно говорит казах в малахае, останавливая на станции перед нашим окном своего верблюда. — Кругом гляди — все видно! Ездил я на танке в Германию. Тесно живут: тут угол, там забор… А у нас едешь, поёшь всю дорогу — никто не услышит, слова худого но скажет.

Эти степи — ворота Востока для нас, туристов, — были когда-то воротами Запада. Здесь скрипели войлочные кибитки, пылили узкоглазые всадники — народы переселялись в Европу. Для них Земля еще не была ни диском, ни шаром — просто земля, путь, открытый на все стороны горизонта, как птицам небо. И когда, столетия спустя, они встречали римские города, то проходили их насквозь, как прежде степи.

Если пренебречь временем, можно представить движение кочевых орд, навстречу поезду.

Солнце пухнет во мгле. Трава чернеет и втаптывается в пыль. Плач детей, блеяние овец, крики ослов, причитания старух… Припав к жестким гривам, тенями мчатся через купе дикие всадники. В одном из них я узнаю своего предка, из-за которого в школе меня дразнили японцем.

Потом, когда народы разучились кочевать, эта степь наглухо разъединила два мира, и надо было кому-то выдумать локомотив, чтобы связать их заново…

Но вот однажды утром нас ждут уже синие водоемы и живая зелень садов. Солнце остается все то же. Льющийся под ногами асфальт перронов, вокзалы, похожие на мечети, массивный куб и голубой купол. С перрона сквозь распахнутые двери видна прямая тополевая аллея с параллельными арыками — единственная улица городка.

Ночью открывается нам пустой и черный афганский берег… Но заря уже обвела бледным светом острые вершины гор и, разгораясь, обозначила между ними долины, пронизала легкий туман, поднимавшийся из ущелий.

ГОРОД ПОД ОБЛАКАМИ

— Специфики нету, — обижается Саша. — Такие дома я могу заснять в любом приличном городе.

Ему не везет. С фотоаппаратом в руках он охотится за ишаком — этим редкостным зверем на сталинабадских улицах. За старухой в парандже он готов идти на край света. Но старухи есть, а паранджи нет. На красочном восточном базаре со всех точек глядит плакат: «В сберкассе денег накопи — путевку на курорт купи».

Саша ищет экзотику, а город живет сегодняшней советской жизнью.

Мы поминутно останавливаемся и ожидаем Нину. Она не пропускает ни один универмаг. Сергей принципиально не выдает ей ни рубля на расходы.

— Лодочки… каблучок… — вздыхает Нина. Продавец подтверждает, что туфли уникальные — правая туфля и левая туфля. Обе — сталинабадской фабрики, высший сорт.

— Из этой ткани я бы сшила себе жакет. Здесь вырез, здесь тоже вырез и здесь…

Продавец согласен. Он предлагает также юбку из другой ткани, вот этой… Сталинабадский комбинат, первый сорт…

— Какое буйство красок, — млеет Нина.

— Еще в Сталинабаде производится нефтяное оборудование, тракторные детали, электроаппаратура, железобетонные конструкции… — любезно замечает Сергей. — Не угодно ли?..

У Сергея здесь много друзей. Он их никогда не видел, но поддерживал длительную переписку. Они помогли уточнить маршрут по Кухистану — топографы, метеорологи, археологи, искусствоведы… Некоторые из них кухистанцы.

— Когда-нибудь вы вернетесь в Кухистан, — говорят они, — возможно, найдете там город. Присмотритесь к Сталинабаду. Он тоже вырос на диком месте.

Юрий уже успел побывать в городском музее и начинен фактами. На месте столицы республики был кишлак Дюшамбе. «Дюшамбе» — это «понедельник», базарный день. В прочие дни жизнь в кишлаке замирала. Изредка пройдет укрытая с ног до макушки таджичка, пробежит облезлый пес — и опять пусто.

В 1924 году кишлак стал столицей. Специальный караван верблюдов доставил сюда пишущие машинки и секретарш, столы и стулья, линотипы и бумагу, инвентарь, пачки денег, боеприпасы… Время от времени Дюшамбе осаждали банды Ибрагим-бека, и глинобитные заборы осыпались от пуль.

Дюшамбе бесследно исчез. Близлежащие кишлаки стали окраинами Сталинабада. Многоэтажные дома теснят их.

Саша не прав. Такие здания встретишь не в каждом городе. По всем этажам они опоясаны широкими солнечными верандами, как океанский корабль палубами. Ветви деревьев забираются в открытые окна. Вечером мы пьем в гостях чай с тутовником, снимая ягоды прямо с ветки…

Грустно расставаться со Сталинабадом. В гостинице нам сочувствует уборщица.

— Бедные вы мои альпинистики, — сетует она. — Сколько вас я проводила с этого вот самого порога…

РЕКА ХАНАКА

Пока что нас в горы везет машина. Асфальт сменяется щебнем, долина сужается и все круче уходит вверх, мотор задыхается, водитель поминутно выглядывает из кабины, надеясь, что мы образумимся и пойдем пешком.

Слева от нас — река, справа — скалы. Река неширока, всюду из воды проглядывают камни. Это и есть настоящая горная река? Я представлял ее как-то внушительнее. Только что грохот… О нем забываешь минутами, после чего он кажется еще оглушительнее.

Но вот я увидел, как поползла сдвинутая потоком глыба, из-под колес покатились с обрыва камни, а скалы уже нетрудно было достать из кузова рукой, и мне захотелось постучать водителю, извиниться и пойти пешком.

Наконец в маленьком расширении долины, у развесистого карагача шофер остановил машину и посоветовал нам нанять дальше ишака.

Площадка вокруг карагача вытоптана, даже подметена. Бак со свежей водой, хотя река недалеко под обрывом, кружка в дупле. Это своеобразный, освященный традицией клуб кишлака Горная Ханака. Чернобородые меднолицые патриархи с высоты своих осликов почтительно кланяются нам, прижимая руку к сердцу. Затем, хоть на несколько минут, присаживаются рядом, но не расспрашивают ни о чем, даже не глядят в нашу сторону. Таков закон гостеприимства — путник не должен чувствовать себя чужим. Гость — благословение дому. Здесь же, под карагачем, мы — «благословение» всего кишлака. Появляется деревянная, величиной с небольшое корыто миска с айраном — кислым молоком, и пока мы едим, окружающие ведут неторопливую беседу, к нам явно не относящуюся. Только когда гости собрались снова в путь и принялись навьючивать друг на друга рюкзаки, кто-то не может сдержать чисто человеческого любопытства: