Роман Булгакова Мастер и Маргарита: альтернативное прочтение - Барков Альфред Николаевич

Вот эта-то основополагающая христианская концепция, видимо, не совсем нравилась Тостому. И можно сказать почему: она явилясь предтечей кантианской концепции о человеке, о личности как самодостаточной ценности, выше которой нет и ничего быть не может! Она в корне противоречит концепции «непротивления злу насилием», концепции самоуничижения. Действительно, человеку, обладающему внутренней свободой, сознающему себя гражданином, чужда сама идея «непротивления». И теперь давайте посмотрим, к чему же пришел Толстой, «замолчав» этот аспект Христова толкования понятия о «свете». Естественно, он пришел к новому противоречию, на этот раз – в своем отношении к русскому православию, от которого так активно защищал христианство. Ведь это православие, отступив от примитивных коммунистических идей раннего христианства, возвело самоуничижение человека на небывалую высоту, создав этим самым надежную идеологическую основу для «человека-винтика». Крайности сошлись… Впрочем, вполне возможно, что ни православие само по себе, ни Сталин вовсе и не виноваты в этом. А виновата, скорее, наша национальная психология, под которую наши предки выбрали себе и нам с вами подходящую конфессию, и благодаря которой мы сами поставили над собой таких вождей как Ленин и Сталин. Потому что нам как-то сразу становится невмоготу, если мы оказываемся вдруг не в положении «винтиков».

Если исходить из того, что Булгаков твердо придерживался концепции Канта о личности как высшей ценности, позиция Толстого в этом вопросе вряд ли могла вызвать его сочувствие. Поэтому «Четвероевангелие» само по себе как воплощение неприемлемых для него этических концепций не могло не явиться в его глазах вполне достаточным основанием для такой откровенной демонстрации своего отношения к идеям Толстого. Фактически, эта сцена в романе с проклятием Бога в художественной форме перефразирует обвинения Вл. Соловьева в адрес Толстого.

Приведенные соображения об отношении Булгакова к Толстому-исследователю могут вызвать возражения со стороны части читателей. Как же – такая глыба как Толстой… Гений ведь… Тем более сам Булгаков воскликнул как-то, что после Толстого уже невозможно писать, как если бы его не было. Все это правильно. Но все дело в том, что именно писать.

Да – гений. Но в чем? Да – Булгаков восхищался. Но чем?

Из курса психологии известно, что склонности, способности человека и его поведение в значительной мере определяются конфликтующими функциями двух неравноценных полушарий мозга. Одно из них определяет логические способности (грубо говоря, склонность к анализу и исследованию), в «ведомстве» другого находится образное мышление (скажем, способности к созданию художественных произведений). У ординарной личности конфликт между этими полушариями практически не заметен – оба работают одинаково плохо, в таком мозгу нечему конфликтовать. Однако у личности с ярко выраженными склонностями к определенному виду деятельности другой вид способностей, проходящих по «ведомству» другой половины мозга, оказываются подавленными, причем это происходит на подсознательном уровне и не зависит от нашей воли.

Затрудняюсь вспомнить хоть один яркий случай в мировой истории, когда гениальный художник являлся бы одновременно и гениальным ученым. Пишут, правда, такое о Микельанджело и о Ломоносове. Но первый, по-моему, ни колеса, ни пороха не изобрел, никакого закона природы не открыл, и мы восхищаемся его наследием именно как художника. Что касается нашего соотечественника, одного только открытия которым закона сохранения материи достаточно для того, чтобы вписать его имя золотыми буквами на скрижалях мировой науки, – кто из читателей вспомнит сейчас хоть одну полную строфу из его поэтических произведений? Да взять хотя бы нашего современника, И. Шафарефича. То, что он – талантливый физик и математик, этого у него не отнимешь… Но как только он со своей антисемитской идеей-фикс выходит на ниву публицистики, то даже в вопросах физики (!) сразу же опускается до уровня весьма посредственного абитуриента. Чего стоит, например, его школярская аргументация против теории относительности! Даже в этом, «родном» вопросе у талантливого академика, как только он предпринимает попытки задействовать свое образное мышление, происходит явный сбой в мышлении, причем на совершенно элементарном логическом уровне.

Но возвратимся к гению Л.Н. Толстого. Кто из читателей может заявить, что ценит его как исследователя? Нет, мы ценим его художественные произведения, и большинство из наших современников, увы, даже не знает о том, что Толстой посвятил значительную часть своей жизни исследовательской деятельности. Кажется, еще при его жизни К.И. Чуковский написал интересную статью о его творческой маненре. Он подчеркивал, что Толстой как создатель художественных образов полностью находится под их властью, что сами образы, живущие самостоятельной жизнью, а не воля и логика писателя, управляют его пером. Да и сам Толстой с удивлением для себя заявил как-то своей дочери, что вот, мол, какая неожиданность: Катюша Маслова отказала Нехлюдову!

Для писателя, творца образов такое качество просто необходимо, потому что только благодаря этому и получаются те образы, которые вызывают своей жизненной правдивостью интерес со стороны читателей. Но это же качество делает его счастливого обладателя совершенно непригодным для исследовательской работы, где требуется подчинение всего процесса строгой логике. Эти разные виды деятельности управляются различными полушариями, и, как писал Ломоносов, если в одном месте что-то прибавится, то в другом столько же отнимется. Против физиологии мозга, против собственной природы мы просто бессильны.

Высказывание Булгакова и Толстом… Из его содержания четко следует, что Булгаков, как и мы все, восхищался Толстым именно как писателем. Он и о Горьком писал в своем дневнике аналогичным образом, причем это практически совпало по времени с другой записью, где он выражал свои сомнения в том, является ли он сам настоящим беллетристом. И это сразу по окончании работы над «Белой Гвардией»! Что же касается его оценок других, то насколько резок и беспощаден он мог быть в этих оценках, когда дело касалось идеологии, в том же дневнике данных предостаточно. Поэтому вряд ли есть основания считать, что преклонение перед Толстым как писателем могло явиться препятствием к тому, чтобы изобразить его в образе Левия Матвея, проклинающего Бога.

Да, но что же все-таки Булгаков хотел показать нам этой сценой – пародию на видение Толстого глазами Горького или все-таки свое собственное видение фигуры этого мыслителя? Возможно, и то, и другое. Потому что по крайней мере в этом аспекте он вряд ли сильно расходился во взглядах с Горьким. Но о взглядах Горького по этому вопросу поговорим попозже. До этого нам предстоит еще разобраться с Воландом. Ведь он, как-никак, – один из соавторов «романа в романе»…

Примечания к 42 главе:

1. А.М. Горький. Лев Толстой, с. 153.

2. Л.Н. Толстой поддерживал духоборов – русскую протестантскую христианискую общину, возникшую во второй половине XVIII века. В основе веры духоборов лежит хлыстовство; не исключается также и влияние квакерства. Овергая обрядность православной церкви и ее догматы, духоборы стремились к обретению духовного прозрения. В конце XIX века они отказались подчиниться гражданским властям и нести воинскую службу. Режиссер МХТ Л.А. Суллержицкий, который был близок к Толстому, помогал по его просьбе духоборам переселиться в Канаду, о чем было хорошо известно в коллективе Художественного театра. Эти данные содержатся в указ. книге воспоминаний М.В. Добужинского.

3. Уже одних фактов деятельности Русской Православной Церкви только в послереволюционный период достаточно для этого: сотрудничество с органами госбезопасности в преследовании верующих, принадлежавшим к другим христианским конфессиям, фактическая поддержка репрессивного режима… Решение Патриарха нашего Алексия Второго по вопросу покаяния иерархов за прежние связи с КГБ (но не за соучастие а репрессиях) весьма показательно в этом плане: перед Пасхой 1993 года владыка обратился с посланием к иерархам и пастве. В нем он определил, наконец, процедуру покаяния: каждый пастырь должен покаяться лично своему духовному наставнику. То есть, такому же сексоту. Тайно от народа. От паствы. И от невинных жертв межконфессиальных репрессий. Был шанс у церкви стать наконец Церковью, но владыка предпочел сохранить за ней роль очередного Политбюро.