Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие - Пелам Вудхаус

С тех пор между нами возникла некоторая холодность, но, видимо, она успела забыть прошлое, потому что просияла на меня. Со всей зубастой благосклонностью.

– Полагаю, вы были в восторге от этой новости? – сказала она, когда мы обменялись положенными приветствиями.

– Новости? – сказал я, потому что понятия не имел, о чем она говорит.

– Что ваша тетушка возвращается домой, – говорит Вайнинг.

Корки, когда-нибудь во время дружеской политической дискуссии за кружкой пива ты получал кулаком в нос? Вот что я ощутил, услышав эти слова, столь небрежно оброненные посреди Бонд-стрит. Мы стояли у собачьего магазина, и даю тебе слово, два скотчтерьерчика и бульдожка в витрине вдруг умножились в четырех скотчтерьерчиков и двух бульдожек и все замерцали. Земля содрогнулась у меня под ногами.

– Возвращается? – пробулькал я.

– Разве она вам об этом не написала? Да, она отплывает в самое ближайшее время.

И, словно в трансе, Корки, я слушал, как эта баба излагает события, приведшие к трагедии. И чем дольше я слушал, тем больше крепло во мне убеждение, что мою тетю Джулию следовало захлороформировать еще при рождении.

В той кинокомпании, которая заручилась ее услугами, именитым авторам на жалованье, видимо, предоставляется немалая свобода рук. Участливые власти предержащие признают существование артистического темперамента и делают на него скидки. А потому, если бы моя тетка ограничивалась тем, что поплевывала бы на указания, терзала бедняг с камерами и загоняла бы режиссеров на деревья, никто бы и слова не сказал. Но в студии «Суперколосса» артистическим душам возбраняется одно: а именно унизанной кольцами рукой залеплять оплеуху Главному Боссу по ушной раковине.

А вот это-то в момент взрыва чувств, вызванного тем, что он назвал представленный ею диалог собачьей чушью, в которой ничего понять нельзя, и совершила моя тетя Джулия.

Как следствие, она теперь направлялась на восток и, согласно Вайнинг, могла прибыть в любую минуту.

Ну, Корки, тебе доводилось видеть меня в разных переплетах. Ты наблюдал своего друга – и не единожды, а много раз – загнанным в угол и с угрюмой улыбкой, застывшей на губах. И без сомнения, ты пришел к выводу, что он не из тех, кто легко сдается. И я действительно таков. Но в данном случае, вынужден признаться, я не видел возможности счастливого конца.

Передо мною стояла очевидная задача. Какой бы жуткой ни была мысль о том, чтобы закрыть поистине золотое дно, выбирать не приходилось: я должен был незамедлительно вышвырнуть из «Кедров» моих гостей, чтобы моя тетка, возвратившись к родным пенатам, нашла дом выметенным, убранным и без единого указания на чье-то постороннее присутствие.

Разумеется, я это постиг. Постиг во мгновение ока. Но трудность заключалась в вопросе, как, черт дери, осуществить подобное? Видишь ли, моя маленькая компания самовольных поселенцев заручилась нерушимыми соглашениями, и они имели законное право проживать тут шесть месяцев, из которых истекли только три. Так что невозможно было просто войти и сказать: «А ну пошли вы все вон!»

Щекотливейшая проблема. В этот раз за обеденным столом я не блистал. И моя рассеянность вызвала немало игривых замечаний. Впервые радушный хозяин «Кедров», как заметили все, сидел за столом в угнетенном безмолвии и не вносил свою лепту в шутки и острые замечания, которые озаряли стол, будто вспышки молний.

После обеда я удалился в кабинет моей тетки, чтобы еще поразмыслить. И тут мне пришло в голову, что раз уж одна голова хорошо, а две лучше, так девять окажутся еще лучше. Как ты помнишь, в этом предприятии я не был одинок. Доходы от него с самого начала делились – в пропорции, установленной на первой конференции, – между мной, дворецким, двумя старшими горничными, двумя младшими горничными, кухаркой, судомойкой и мальчиком – чистильщиком обуви. Я позвонил и поручил дворецкому созвать акционеров на чрезвычайное собрание.

И они незамедлительно просочились в дверь – мальчик – чистильщик обуви, судомойка, кухарка, две младшие горничные, две старшие горничные и дворецкий. Женский пол расположился на стульях, мужской выстроился у стены, а я расположился за письменным столом и по завершении некоторых формальностей встал и объяснил положение вещей.

Учитывая, какой это был гром с ясного неба, приняли они роковую весть с большим мужеством. Правда, кухарка разразилась слезами и, обладая библейским складом ума, сказала что-то про Гнев Господень и про Содом с Гоморрой, а одна из младших горничных закатила истерику. Но нечто подобное более чем естественно на внеурочных собраниях акционеров. Кто-то одолжил кухарке носовой платок, а судомойка успокоила младшую горничную, и мы принялись шевелить мозговыми извилинами.

Понятно, что на таких смешанных собраниях мнения не могут не разойтись. Некоторые внесенные предложения были, говоря откровенно, бредом сивых кобыл. И, говоря это, в виду я имею главным образом мальчика – чистильщика обуви.

Отрок этот был щуплым конопатым пареньком, который после того, как во младенчестве его уронили головой вниз, провел годы становления личности, видимо, за чтением завлекательнейшей литературы. Ты не поверишь, Корки, но он предложил такой вот выход из положения: все мы переоденемся призраками и напугаем платных гостей так, что они сразу же очистят помещения. И ты лучше уловишь состояние, в которое меня ввергли непрерывные размышления, если я признаюсь, что несколько секунд поиграл с этой идеей. Затем до меня дошла вся непрактичность плана, требующего, чтобы мой дом наводнила орава из девяти призраков обоего пола, и попросил его поискать что-нибудь еще.

На этот раз он предложил избрать кворум, который встретит мою тетку в Саутгемптоне, похитит ее и будет держать запертой в каком-нибудь подвале впредь до дальнейших распоряжений. Заманчивый побочный результат этого плана, указал он, заключается в возможности время от времени отрубать у нее палец на руке или ноге, чтобы убедить ее подписывать чеки на крупные суммы, которые ни для кого из нас не будут лишними.

Тут дворецкий, как и следовало, взял отрока за ухо и вышвырнул его вон. После этого положение вещей начало проясняться. И наконец было решено, что друг дворецкого посетит «Кедры» под видом санитарного инспектора и объявит канализацию там абсолютно непригодной для человеческого употребления. Согласно его опыту, пояснил дворецкий, дамы и джентльмены очень чувствительны к неблагоприятной критике дренажной системы в домах, где они проживают, а его друг, он не сомневается, будет рад взять на себя эту операцию за фунт наличными, оплату проезда из Патни и обратно и кружку пива. И поскольку больше никто ничего не предложил, на вооружение была взята именно эта стратагема.

А потому на следующее утро я расхаживал по дому, многозначительно поводил носом и спрашивал моих гостей, не чувствуют ли они какой-то странный запах. А к полудню явился приятель дворецкого и приступил к выполнению повестки дня.

Следует в полной мере отдать должное приятелю дворецкого: он отлично провел инспекцию. Выпадали моменты, когда я и сам был готов уверовать в него.

У него был тот поношенный вид, те обвислые усы, которые почему-то прочно ассоциируются с санитарными инспекторами. Добавь записную книжку в черной обложке, фуражку, таящую в себе что-то официальное, и ты создашь весьма и весьма убедительный портрет.

Однако, Корки, главная беда нашей жизни заключается в том, что невозможно предугадать заранее, когда ты напорешься на Человека Осведомленного, на доку, специалиста, знатока, который досконально изучил предмет и не питает никаких иллюзий. К семи часам, когда наш инспектор удалился, до последней секунды поводя носом, пятеро из моих шестерых гостей были настолько восхитительно доведены до порога нервного срыва, что в любую минуту могли броситься паковать свои вещи. И вот тут-то шестой гость, типус по фамилии Уопшотт, вернулся под мой кров. День он провел на Уимблдонском стадионе, наблюдая крикетный матч.

Собирая мою маленькую семью, Корки, я не предпринял никаких шагов, чтобы узнать, каков именно род их занятий, удовлетворившись рекомендациями банкиров и тому подобным. Так вообрази же мое состояние, когда этот субчик Уопшотт, узнав о происшедшем, вскинул голову, словно боевой конь при звуке сигнальной трубы, и, меча глазами молнии, объявил, что до его ухода на покой полгода назад он сам был санитарным инспектором по канализации и – мало того – славился как один из наиболее острых умов в этой профессии.

Начав свою речь с цитирования наилестнейшего комплимента по своему адресу, прозвучавшего летом двадцать шестого года из уст кого-то на самом верху канализационной иерархической лестницы, он с немалым жаром обещал, что, если кто-нибудь докажет ему, что в канализации «Кедров» есть хоть малейшие неполадки, он съест свою шляпу. И он предъявил эту шляпу – из велюра.