Дети Кремля - Лариса Васильева

И Роза, как выясняется, была, но какое нам, собственно, дело до того, была Роза Каганович или нет, даже была она «невенчанной женой Сталина» или не была? Не столь важно. Ясно одно: судя по тому, что приемный сын Кагановича так и умер, убежденный, что он родной сын, эта семья умела любить, как своего, чужого ребенка, а также до сих пор умеет хранить семейные тайны.

* * *

Осенью 1995 года я выступала в Варшаве на презентации «Кремлевских жен» (польское издание). Было много народу и много вопросов. В первом ряду сидела седая женщина с палочкой. Она подняла руку и сказала, что у нее есть материал о Юрии Кагановиче.

— Пожалуйста, задержитесь, — попросила я с ощущением, что эта женщина принесла мне нечто необходимое.

После выступления мы сели с нею рядом:

— Меня зовут Лора Силина. Это был, кажется, пятьдесят первый или пятьдесят второй год. Текстильный институт. Общежитие на Донском проезде. У нас училась на технологическом факультете девушка. Таисия. Фамилию забыла. Из Сочи. Отец ее, полковник, погиб на фронте. Мать работала в доме отдыха Совета Министров. Там Таисия и познакомилась с Юрием Кагановичем, в волейбол вместе играли. В Москве стали встречаться. Она говорила подругам, что он хочет жениться на ней, отец не против, а мать против, потому что она не их круга. Юрий приходил в общежитие. Они оба были очень красивые. Таисия — русская красавица. Однажды он пришел, они вдвоем сидели в вестибюле, на первом этаже общежития. Разговаривали. Мимо ходили люди. Вообще, между ними ничего такого не было. Они сидели в вестибюле так долго, что он опоздал на метро и вернулся домой очень поздно, шел пешком. Дома — бум.

На следующий день к директору института явились из КГБ. Помню фамилию директора, Петров. Вызвали комендантшу общежития. Она ничего не могла сказать, потому что ничего предосудительного не видела. Потом было собрание на технологическом факультете, Таисию хотели исключить за аморальное поведение. Девчонки за нее заступились. Она звонила ему — не дозвонилась, надеялась, что он защитит ее.

Он пришел с Симой, сказал: «Ты не мешай, вот моя девушка!»

Сима возмутилась: «Как ты смеешь с ней так говорить?»

Он повернулся к Симе: «Если хочешь, и ты получишь!»

Подруги боялись за Таисию, она хотела руки на себя наложить от стыда и обиды. А я спустя некоторое время встретила его в троллейбусе. Он был в шинели, в форме академии Жуковского. Подошел ко мне с симпатией, словно и не было того случая с Таисией. А я помнила все и была с ним очень холодна.

— Сима жива? — спрашивает Лора Силина.

— Жива, — отвечаю я, всего три дня назад говорившая с нею по телефону.

— Она тогда здорово защитила Таисию, хотя ей, наверно, неприятно было встречаться с ней.

* * *

Да, совсем не Петр Багратион был этот «испанец». Но какая судьба! Кагановичи взяли мальчика, желая осчастливить его, из детского дома в кремлевский Сад Детства, а сделали несчастным.

Они хотели как лучше. Но личное не имело общественного значения, поэтому изначально из всей истории с Юрием ничего хорошего выйти не могло: общественные «оперсоски» сделали свое дело. А может быть, Юрий с детства знал о своем сиротстве — пьяный «оперсоска» мог все выложить мальчику. По секрету. И раздвоенная психика кремлевского сынка повела его к катастрофе: невыгодно было показать, что он все знает, но невозможно спокойно пережить. Спасала водка — она уводила в небытие, в забытье.

На сломе времени

При Сталине семьи «врагов народа» разбивались безжалостно: жен расстрелянных либо расстреливали, либо гнали по этапу, детей разбрасывали по детприемникам.

При Хрущеве их лишали привилегий, отправляли на работу в провинцию. О семье Берия даже особо позаботились: вдове и сыну сменили фамилию, выслав в Свердловск.

Если судить по бережному обращению Никиты Сергеевича со сталинскими детьми Василием, Светланой и Константином Степановичем, то особого, мстительного, лично-семейного зла Хрущев на Сталина за сына Леонида не держал.

Эта хрущевская традиция сохранилась и при Брежневе, и так далее.

Но один принцип действовал безотказно: семьи удержавшихся наверху резко и бесповоротно прекращали общение с семьями упавших сверху.

* * *

В детстве я не любила Раду Хрущеву, хотя никогда ее не видела. Она была старше меня лет на семь-восемь и жила в другом городе, но мой дедушка, как я уже говорила, прошедший с Хрущевым всю войну, а потом работавший правительственным поваром в Киеве, обслуживал приемы Хрущева и бывал в его доме.

— Радочка — хорошая девочка. Она никогда не поступила бы так, как ты, — иногда говорил он мне, если я баловалась.

Эта идеальная Рада все делала правильно.

— Радочка такая умница, — восторгался дедушка даже безотносительно ко мне. И это тоже не нравилось.

Впервые я увидела Раду в 1963 году, когда она пришла к моим родственникам выразить соболезнование по поводу кончины моего дяди, Владимира Кучеренко, одного из ближайших помощников Хрущева в области строительства.

Невысокая, бледная женщина с серыми волосами. Она мне понравилась. Лицо тонкое, интеллигентное. Умный взгляд светлых глаз. И вела себя без всякой похоронной экзальтации, не выражала сочувствия, молча сидела, а уходя, сказала вдове:

— Если что нужно, можете рассчитывать на меня.

Ровно через год ее отца сместили со всех должностей, и мне тогда захотелось пойти к ней, сказать: «Если что нужно, можете рассчитывать на меня», но такого рода благими намерениями путь в рай вымощен.

Поразмыслила: мы практически незнакомы, у нее, кроме родителей, муж, дети, брат, сестры, племянница, много друзей и знакомых. А кто я ей — внучка умершего повара?..

* * *

Рада Хрущева когда-то окончила журналистику и позднее — биологический факультет университета. Встречаясь с нею в период работы над «Кремлевскими женами», расспрашивая о матери, я нутром чувствовала — передо мной женщина чрезвычайно интересная, сложная, справедливая, способная многое понять в этой жизни, много перестрадавшая и совершенно не готовая рассказывать о своем внутреннем мире.

После падения Хрущева со всех кремлевских высот она оказалась между трех огней: с одной стороны, ее собственная семья — трое детей, которым нужно было помогать расти, а мужу Алексею Аджубею подниматься из-под обломков, где он оказался, вместе с тестем упав с высот. С другой — мать и отец, требующие к себе внимания. С третьей — брат Сергей и племянница Юлия, побуждавшие отца писать воспоминания, привозившие к отцу на дачу людей, которые так или иначе тоже побуждали его к написанию мемуаров.