Дочь Востока. Автобиография - Беназир Бхутто

свидетели описывали как высокого, мускулистого, сравнительно светлокожего мужчину возрастом между двадцатью пятью и тридцатью годами. Из раны в его плече обильно текла кровь, когда он прыгнул в машину и скрылся. Аяз Саму ничем не напоминал скрывшегося раненого.

Никаких ран на теле его при аресте не было. Ему было двадцать два года, он худощав и весьма смугл. Но режим не интересовался такими «мелочами». Убийцу Бхопали настолько важно было изобличить и осудить, что три военных суда рассмотрели дела троих разных задержанных по этому делy и признали их всех виновными в совершении одного и того же преступления!

Но нам требовалось доказательство невиновности Саму. Несокрушимое доказательство. И такое доказательство мы волучили. Один из адвокатов тайком вынес из камеры Саму кусочек ткани, пропитанный кровью подсудимого. Полиция при расследовании дела подняла большой шум вокруг крови, найденной в брошенной преступником машине. Результаты анализа крови, проведенного неким доктором Шервани, прилагались к делу. Анализом крови Саму суд себя не затруднял. Мы проверили доставленный образец у нейтрального патологоанатома в Лондоне, и у нас появилось неопровержимое доказательство невиновности Аяза Самy, которое мы и приводили в рассылаемых повсюду письмах. Кровь Саму не соответствовала крови, найденной в использованной для покушения машине. Но смертный приговор так и остался в силе.

«Дорогая сестра, — писал Аяз Саму из Центральной тюрьмы Карачи 23 марта. — Радуюсь возможности послать тебе весточку. Наша решимость крепче гор, выше Гималаев. Революционеры никогда, никогда не сдадутся диктаторам. Жизнь дает Аллах, а не Зия. Я предпочту быть повешенным, чем влачить рабское существование под гнетом диктатуры.

Приспосабливаться — не в моем характере, из страха перед военным положением я не назову осла конем, а черное — белым. Сестра, дорогая, заверяю тебя, что террорист Зия уль-Хак может сломать шею твоему брату, Аязу Саму, но не заставит его склонить голову… Мы, мученики борьбы за правое дело, готовы пролить кровь. Однажды новая заря взойдет нашей кровью, Иншалла! Мы будем жить вечно. Брат твой, Аяз Саму».

Материалы по делу Аяза Саму я постоянно держала при себе. В апреле я ездила в США, выступала в Гарварде (меня пригласили прочитать лекцию о Раме Мехте) и перед сенатским комитетом по иностранным делам, в июне в Страсбурге обращалась к членам европейского парламента. «Аяз Саму, лидер рабочего движения и сторонник нашей партии, томится сегодня в тюрьме в ожидании казни за преступление, которого он не совершал. Его кровь не соответствует группе крови, оставленной разыскиваемым преступником, раненным в перестрелке… — рассказывала я на пресс-конференции в Страсбурге. — Если совесть мирового сообщества справедливо возмущается преступлениями апартеида и повсеместными нарушениями гражданских прав, то нельзя оставлять без внимания и убийства, совершаемые военными судами в стране, получающей существенную помощь от Запада».

Как раз перед тем, как я покинула Америку весной 1985 года, все 54 заключенных, содержавшихся в Лахоре по поводу их мнимого участия в деятельности группировки аль-Зульфикар, были приговорены к пожизненному заключению, как и еще 40 других, заочно. В число последних попали и мои братья, Мир и Шах. Снова режим использовал жупел терроризма в своих политических целях. Эм-нисти интернэшнл" уже длительное время озабочена огульным использованием в качестве предлога принадлежности к группировке аль-Зульфикар для репрессий против политических противников, непричастных к насильственной активности», — отмечалось в докладе этой правозащитной организации в 1985 году. Более семидесяти человек казнено, более ста приговорены к пожизненному заключению…

Пакистанская народная партия

Лодердейл-Тауэрз, 111 Барбикан

Лондон ЕС2 — 18 июня

СПАСИТЕ ЖИЗНЬ АЯЗА САМУ!!!

Дорогой товарищ, просим Вашего безотлагательного вмешательства для спасения жизни невинного 22-летнего молодого человека в Пакистане… Обращайтесь к каждому из перечисленных в прилагаемом перечне. Призыв о помиловании Аяза Саму следует отправить немедленно. Просим Вас не медлить, ибо время на исходе.

В адрес военного диктатора полетели письма, телеграммы, дипломатические послания. Усилилось давление со стороны Запада… Аяза Саму повесили 26 июня 1985 года.

* * *

Я вздрогнула от какого-то резкого звука. Что-то упало? На кухне? Наверное, кто-то оставил открытым окно, порыв ветра ворвался в помещение. Я заглянула на кухню, чтобы навести порядок, — ничего не случилось, окно закрыто, все на месте. Может быть, это дух Аяза Саму? Я вознесла молитву за упокоение его души.

На следующее утро я погрузилась в работу. Со мной в помещении Нахид, Башир Рияз, Сафдар, Сумблина, Ясмин и господин Ниязи. Мы работаем над письмами всем тем, кто принял участие в судьбе Аяза Саму, отвечаем на соболезнования многих заинтересованных лиц, в числе которых лорд Эйвбери из палаты лордов, Элиот Абрамс из США, Карел ван Мирт из Брюсселя, поставивший перед Европарламеном вопрос о заблокировании подготавливаемого договора об экономическом сотрудничестве с Пакистаном.

«С прискорбием узнал о казни господина Аяза Саму, хотя такого исхода и следовало ожидать, — прочитала я в письме лорда Эйвбери. — Происшедшее показывает, что Зия совершенно не принимает во внимание призывы к человечности. Боюсь, он уверен, что, что бы он ни предпринял, это не повлияет на благосклонность США, на решимость администрации Рейгана рассматривать Пакистан как часть „свободного мира"».

В помещении тишина, мы работаем, погруженные в печальные мысли, как вдруг из холла, где на полках, столах, подоконниках хранятся стопки папок, сшивателей, конвертов, доносится глухой стук.

— Наверное, папка со стола свалилась. — Башир поднимается, выходит в холл.

— Нет, ничего там не падало, — вздыхаю я, вспоминая вчерашний стук на кухне.

— Да, верно, там все в порядке, — подтверждает Башир, вернувшись.

— Может быть, мятущаяся душа Аяза, — бормочу я.

— Да благословит его Господь! — откликается госпожа Ниязи, женщина глубоко религиозная. — Давайте устроим для него Куран Хани. Это даст мир его душе.

Нахид оперативно организовал на тот же вечер несколько женщин из пакистанской общины; час за часом мы читали вслух суры из Священного Корана, пока несколько раз не прочитали полностью всю Святую Книгу. После этого дух Аяза Саму более не проявлял беспокойства.

Первого июля я планировала отправиться на юг Франции, отдохнуть с матерью и другими членами семьи. Но то одно, то другое обстоятельство задерживало меня: политические контакты, переговоры, прием посетителей, которые не могли изменить даты визита…

Мать звонила, сообщила, как Шах Наваз горевал, что я пропустила барбекю на свежем воздухе, устроенное им в мою честь. Звонил и сам Шах. Редко доводилось нам встречаться после моего освобождения. Конечно же, мне очень хотелось с ними встретиться, увидеть всех: Мира Шаха, маленьких Фатхи и Сасси, афганских жен моих братьев Фаузию и Рехану. Но до середины месяца я так и не смогла освободиться для встречи с семьей.

Утром 17 июля я