Суверенитет духа - Олег Матвейчев

Пустыня отличается от разорения, потому что на месте разоренного места что-то вырастет, а на месте пустыни ничего уже нет и не будет, уничтожены все предпосылки роста. Диагноз человеческой истории и современности, поставленный Ницше: «Пустыня растет», Хайдеггер повторяет на протяжении лекций десятки раз. Он — лейтмотив, нерв всей первой части книги. О росте пустыни, как было сказано, глядя в будущее, уже писал Ницше, но впервые в послевоенную эпоху это вышло на поверхность — рост ядерных арсеналов, в любую секунду возможный обмен ядерными ударами и — конец истории[12].

Власть конца, тень заката, захода, Запада простерла свои крыла над человечеством. Человечество из бессмертного стало смертным. До сих пор считалось, что смертен отдельный человек и бессмертен человеческий род, во имя которого живет индивид. Теперь же все человечество живет на фоне возможности смерти. Это похоже как если бы мы шли по траве и вдруг обнаружили, что под нами бездна, болото. После этого нельзя идти так же бодро, надо упасть и взяться за руки. Но у отдельного человека есть голова на плечах, чтобы когда-то избегать смерти, а когда-то решаться на героическую смерть. У человечества же нет органов управления, все международные организации не наднациональны, а межнациональны. Никто ничего не контролирует на высшем уровне. Так может быть, контроль возможен на уровне клетки, на уровне отдельного человека? Это вопросы без ответа. В любом случае новая историческая ситуация требует новой логики, новой этики, новой политики, нового мышления1.

Эти вопросы до сих пор толком не разрешены, и опасность так и висит над миром. Во всех сферах мировой культуры должен был произойти кардинальный переворот, который еще до конца не произошел, который отложен. Одно дело жить в мире, где человечеству ничего не грозит, и оно может позволить себе рассуждать о религии, науке, логике, искусстве sub specie aeterni с точки зрения вечности, как это было раньше, другое дело — жить в мире, где каждый шаг может обернуться трагедией. Это ходьба по минному полю, это предельная осторожность, это чувствительность к нюансам мышления, ситуации и времени. Где эта чувствительность? Какие политики или ученые, художники или религиозные деятели нам ее демонстрируют? Все как всегда, как во все века — игра амбиций.

Но когда же мы вступили на путь заката? Когда причастились смерти? Когда начался Запад? Безусловно, не вчера, когда изобрели атом или химическое, бактериологическое оружие. И вообще речь не идет о политике двух сверхдержав — они сами лишь заложники, послушные исполнители свершающейся судьбы… Но когда началась эта судьба?

Из произведений искусства мы знаем: есть стартовое роковое событие, которое предопределяет дальнейший ход повествования. А ведь произведение искусства — это просто очищенная от внешнего и случайного логика судьбы, жизни. Искусство есть сама чистота, сама истина, искусство просто отсекает лишнее. Поэтому когда в какой-нибудь «Ромео и Джульетте» на первой странице двое влюбленных, которым, по заведенному порядку, нельзя было видеться, встречаются взглядами, то мы знаем — это и есть главное событие, пересечение границы, с-лучай, в-стреча, со-бытие, которое предопределит дальнейший ход сюжета. Все остальное лишь приложение, развитие логики, необходимость судьбы, которая тем суровее, чем больше ей сопротивляются герои.

Начало заката, начало Запада, начало смертного человечества тождественно началу техники и науки. Именно они, и мы видим это на примере атомной бомбы, кибернетики, психотронного, химического, биологического оружия, ставят человеческую историю между жизнью и смертью, бросают ее в риск выживания.

Кто-то может возмутиться: как можно считать науку и технику символом Запада и смерти? Разве не благодаря им побеждены болезни, холод и голод, жизнь становится комфортнее? Да, говорят оптимисты, есть проблемы с имеющейся возможностью использовать технику во зло, но это случайно, мы сможем не допустить этого…

Однако для Хайдеггера принципиальна сама возможность конца. Раньше история не могла закончиться, а сейчас может. Поэтому наука и техника — не нейтральные средства, они — принципиальный фактор изменения судьбы истории, ее переломный момент, ибо с момента возникновения Запада появился и Восток, то есть «до западное». Запад стал меркой всего предшествующего в истории, все стало видеться сквозь его призму, а значит, неподлинно. Постепенно Восток сам стал соответствовать тому образу, который создал ему Запад, и это стало так же закатом, Западом Востока[13]… Собственно, никакого Востока уже нет, постепенно Запад все больше и больше устанавливал свое господство и сейчас установил его над всей планетой, потому что у всей планеты теперь общая судьба.

Где и когда случился перелом хода истории?

Считается, что наука и техника получили невиданный прогресс в так называемое Новое время, начиная с проектов Бэкона и Декарта. От Бэкона с его «знание — сила», до Ницше с его волей-к-власти лежит единый путь. Рост силы, рост знания, рост власти, бесконечный бесцельный абсолютный рост, рост ради роста, могущество ради могущества — вот максима современного человечества. Вот приказ, который слышат внутри себя художники, ученые, политики: будь выше, будь сильней, будь совершеннее, будь завтра больше, того, чем ты был вчера и сегодня! Настоящий господин не может быть кому-то обязан своей властью и силой, иначе он не господин, поэтому вслед за Декартом и Спинозой усиление власти и знания происходит на основе самости, суверенности. Настоящая господская самость, настоящий субъект есть causa sui, причина самой себя, self-made. Все из него, все для него, все через него, то есть опосредуется им. Весь мир становится представлением, то есть чем-то, находящимся в субъекте и для субъекта, а то и полагаемым самим субъектом. Например, Кант определял бытие как «просто полагание». Да и Ницше считал, что субъект с растущей волей-к-власти творит миры как мифы, ибо ему нужны иллюзии, нужны цели для роста воли, потому что он должен к чему-то стремиться и расти.

Но Хайдеггер обнаруживает истоки науки и техники в Древней Греции, а не в Новом времени, которое скорее является закатом заката, последней и явной стадией упадка Запада. Иллюстрируя путаницу, которую вносит наука, утверждающая, будто мы воспринимаем весь мир через посредство представлений, возникающих у нас в голове из-за действий различных атомов, полей и волн на органы чувств, Хайдеггер приводит пример с цветущим на лугу деревом, на которое смотрит человек: «Физиология и психология вместе с научной философией со всей их оснащенностью примерами и доказательствами объясняют, что мы собственно не видим никакого дерева, а в действительности внимаем некой пустоте, в которой здесь и там рассыпаны электрические заряды, которые с большой прытью снуют туда и сюда».

Хайдеггер предлагает обратиться к ненаучному опыту: «Стоит дерево «в сознании» или оно стоит на лугу? Лежит луг как переживание в душе или расстилается по земле? Находится ли земля в нашей голове? Или мы стоим на земле?». Мы должны вернуться обратно на землю, говорит Хайдеггер, и видеть дерево на лугу, а не атомы, знать, что мы имеем дело с самими вещами, а не с представлениями в сознании.

Кто дал науке право называть такое мышление примитивным и донаучным и тем самым саму себя выставлять как меру для мышления? Кто дал такое право науке, если она не знает собственных истоков? Если может лишь рассуждать об исторических событиях, но представления не имеет, что есть история, может складывать числа, но не знает, что есть число? Все эти вопросы (что есть событие, что есть число и проч.) оставлены как необсуждаемые, отданы философии, потому что если бы наука постоянно возвращалась к ним, то в ней не было бы никакого «прогресса». Но весь прогресс науки возможен только на фундаменте основных понятий, некритично взятых у философии! На основе других понятий был бы другой фундамент, другое строение, другой прогресс, другая история. Поэтому только философия и может сама судить науку с высоты своего положения, из глубины материи, из которой вся наука вышла.

Поэтому, в отличие от мыслителей-пессимистов вроде Шпенглера, Хайдеггер не говорит о «конце Европы». Да, пустыня растет, власть конца — Запада — над историей велика. Но «где опасность, там и спасительное», цитирует Хайдеггер поэта Гельдерлина. Лишь там, где есть риск самого ужасного, появляется и возможность для самого великого! Как определенный вид мышления породил науку, так из почвы мышления может выйти и спасительный росток. Мы должны начать мыслить, мы должны начать мыслить сущность науки и техники, чтобы совладать с ними и быть свободными по отношению к ним, а не подчиняться их гибельной судьбе. Поэтому теперь наше мышление должно само перестать быть техническим и научным, ибо оно не должно подпадать под власть научного и технического, а должно превозмочь их.