Поцелуй с дальним прицелом - Елена Арсеньева

А о том давнем дне я помню еще, что maman устроила нам всем преизрядную выволочку: детям полагалось не по два, а лишь по одному пирожному (чтобы зубы не попортить, да и вообще – избыток сладкого вредит здоровью!), а уж чтобы взрослый, почтенный человек, знаменитый инженер кушал пирожные за столиком детской кондитерской… Выговор обидел и нас, и отца, но мы с сестрой поплакали да успокоились, а у взрослых вспыхнула нешуточная ссора. Как ни странно, уже много позже, после того как отец нас покинул, мне все чудилось: не напустись на него в тот давний день maman, он так и остался бы с ней, с нами остался бы…

Глупости, конечно. Анна, Анна – вот в ком была первопричина всех наших бед, и я не могла ей простить, что даже умер отец на ее могиле, под кустом цветущей бузины. Несуразное это какое-то растение, недаром же именно оно помянуто в пословице о всякой нелепости: в огороде, мол, бузина, а в Киеве дядька, – я его всегда отчего-то недолюбливала, запах у него приторный, навязчивый, даже тревожный, да вдобавок оно еще и расцвело не в пору, в январе… Впрочем, в Париже не зимы, а насмешка над природой, в садике Пале-Рояля даже в январе белые розы с хризантемами не вянут, что ж говорить о какой-то надмогильной бузине?

Отцом было заранее завещано похоронить его рядом с женой, и даже у меня, люто ненавидевшей Анну, не хватило злобы оспорить эту последнюю волю.

Впрочем, мне не позволил бы Робер, который к моему отцу относился воистину с сыновней почтительностью, хоть тот по возрасту ему в отцы не годился, а разве что в старшие братья.

Спорить с Робером я тоже не могла…

Как ни странно, я у него так ничего и не спросила – насчет его болезни. По нему никак не видно было, что он недомогает, он по-прежнему ни слова мне об этом не говорил – молчала и я.

Прежде всего, конечно, от страха. Так-таки я и поступила по-страусиному. Спрятала голову в песок своих забот, своих недомоганий.

А недомогала я непрестанно. Слишком тяжело, несусветно тяжело переносила я свою первую беременность! Я знаю множество женщин, которые мальчиков носят легко, почти беззаботно и уверяют: тошнит-де только с девочками, а мальчика родить – что рассмеяться. Ну, не знаю… мне было не до смеха. Дочерей я потом и носила, и рожала играючи, а с Виктором намучилась – не могу передать, что телесно, что духовно.

Помню, в день похорон отца мне было с самого утра настолько дурно (а между тем три месяца, во время которых всех нормальных женщин мутит, а после которых как бы отпускает, уже истекли, но у меня же вечно все не как у людей!), что Робер даже просил меня остаться дома. Однако я поехала на рю Дарю, в наш русский храм, выстояла рядом отпевание, а потом настояла, чтобы отправиться на кладбище, хотя муж мой просто из себя выходил, пытаясь меня не пустить.

Дура я, ну почему его не послушалась? Не поехала бы – и, может быть, вся моя судьба повернулась бы иначе, другую жизнь я прожила бы… кто знает, может статься, даже счастливую. Но я всегда была упряма, как валаамова ослица, и, конечно, настояла на своем.

Именно на кладбище я впервые за минувшее время увидела Никиту: все же они с отцом бывшие компаньоны, видимо, не явиться на похороны было просто неприлично. Он был неприятно изумлен, увидев меня, и я вдруг догадалась: он и в церковь-то не пришел, чтобы со мной не встретиться, но надеялся, что на кладбище я не потащусь или муж меня не пустит. Мне даже показалось, что я уловила мгновенный обмен досадливыми взглядами между ними обоими, между Никитой и Робером: а она-то, мол, что здесь делает? – да вот не смог я ее удержать, уперлась, а кто ж в здравом уме станет беременной перечить?!

Тогда я, конечно, принялась уверять себя, что мне померещилась эта переглядка, а теперь знаю – нет, не померещилась.

Никита, впрочем, ушел почти тотчас, как выразил соболезнования мне и мужу. Я его уход не сразу заметила, потому что меня окружили многие из тех, кто в прежние времена работал в «Черной шали». Собственно, пришли почти все: не было только Мии с Максимом (понятно почему), Насти Вышеславцевой (понятно и это!) да швейцара нашего: адмирал Андреев умер годом раньше. А полковник, улан ее величества, и его офицеры, и граф Львов, и даже тот грузинский князь Кирилл Геридзе, повар из ресторана «Терек», – все явились проститься с Виктором Ивановичем Ховриным.

Я слушала их соболезнования и утешения, кивала, говорила с ними, потом вдруг оглянулась – а Никиты уж нет рядом. Осталось мне только проводить взглядом его высокую, стремительно удалявшуюся фигуру…

И тут я заметила, что не одна я смотрю ему вслед. Глядел на Никиту и кладбищенский сторож, который присматривал за могилою Анны, а теперь, значит, станет присматривать и за отцовым надгробием. Отец, помню, говорил, будто он с этим сторожем даже подружился, поскольку на кладбище бывал часто, очень часто. Мужичок этот был малоросл, худощав и очень похож на домового своим морщинистым, густо, до самых глаз, заросшим белесым, седым пухом лицом. Звали сторожа, дай бог памяти, Федором; был он не из эмигрантов, а в самом начале Первой мировой войны приехал в Париж со своим барином, которому предписали лечиться на юге Франции. Тот до юга не доехал, а здесь, на чужбине, возьми да и помри, ну, а Федору больше некуда было податься в России, вот он каким-то чудом и пристроился на освободившееся место при монастыре Сент-Женевьев-де-Буа, остался ходить за родной могилой да за другими – чужими, но все же русскими, а значит, тоже родными. Он и теперь там лежит, рядом с барином своим, – Федор, кладбищенский страж.

А может, его звали Михаилом?.. Нет, кажется, он был все же Федором.

Ну так вот – я заметила, что этот самый Федор глаз не сводит с удаляющегося Никиты. И ох какой недобрый был этот взгляд! Ну словно на зверя лютого смотрел добродушный охранитель могил!

Любопытство мое разгорелось. Не раз уже было сказано: когда речь шла о Никите, я с собой справиться не могла! А оттого улучила минутку и спросила Федора:

– Знаете ли вы господина Шершнева?

– Как не знать! – сердито ответил он. – Небось дневал и ночевал возле этой могилки-то, не реже вашего покойного батюшки тут бывал!

Ну да, чего я еще ждала? Как Федор мог не знать Никиту? Ведь здесь, на Сент-Женевьев-де-Буа, последнее пристанище Анны…

Видимо, лицо у меня очень изменилось, потому что сторож спохватился: лишнего сболтнул! – и принялся что-то бессвязно бормотать, сей господин-де не столь уж часто тут и бывал, видать, ему померещилось, а коли приходил, так вместе с Виктором Ивановичем, вот как в последний раз, когда тот преставился в одночасье…

– Что? – не поверила я ушам. – В последний раз? Никита… то есть господин Шершнев являлся сюда вместе с моим отцом в день его смерти?!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});