Короткая ночь - Мария Теплинская

— Да все уж знают, шила-то в мешке не утаишь! — ответил Василь. — Да только я не про то…

— А зачем пришел? Дружка своего выгораживать? Он, мол, ни при чем, все хмель виноват?

— А кого же тут и винить, коли ничего не было? — пожал плечами Василь.

И тут лопнула невидимая струна, что-то словно отпустило ее изнутри. Закрыв руками лицо, она от всей души разрыдалась — впервые за этот черный, тяжкий, окаянный день. Вася ласково обнял ее за плечи, погладил спутанные влажные волосы. Она уткнулась ему в грудь и заплакала совсем по-детски, тоненько всхлипывая. Верно, подумала о другом хлопце, на чьем плече ей уже не плакать никогда…

Спасибо Васеньке, добрый он, хороший, да все же не то… Даже пахло от него иначе — не горькой полынью, а свежей мятой.

— Хорошо, хоть ты мне веришь, — глухо проговорила она сквозь слезы.

— Да чему ж тут и верить — сам он мне сказал. И потом, я ж его знаю. Не мог он сотворить такого злодейства…

Девушка вдруг резко отстранилась.

— Мог! — выкрикнула она. — Я его получше тебя знаю. А ты знать ничего не можешь, тебя там не было! Кабы Курган не залаял…

— А Курган и вовсе ни при чем, — сказал Вася.

— Как ни при чем? — вскинула она голову, и темные волнистые пряди вновь разлетелись.

— Лесю, послушай, — он снова легонько коснулся ее плеча. — Хмель может голову затуманить, но не сердце, я-то ведь знаю. А сердцем он прежний, верно тебе говорю.

— Век бы его очи мои не видели! — отрезала она. — И ты мне про него не поминай, не то поссоримся!

— Ох, и упряма же ты! — укорил Василь.

— Какая уж есть, — вздохнула она.

— Эй, постой! — Василь придержал ее за рукав, видя, что она хочет уйти.

— Чего тебе еще?

— Ты, однако, волосья-то прибери, — посоветовал он. — Негоже тебе в этаком виде по селу разгуливать. Бабы дюже злы на тебя — остричь бы не вздумали…

В ответ на его слова Леся рассеянно повертела в руках еще не просохшую упругую прядь, пропустила ее сквозь пальцы.

— В поле надо бы сходить, мотыжку мою забрать, — сказала она уже спокойнее.

Василь покачал головой.

— Не ходи — нет там мотыжки твоей. Слыхал я про это дело, говорили утром девчата. Дарунька ее к себе домой забрала, чтоб за ней бабка твоя явилась. Тебе не отдадут.

— А-а, — протянула Леся. — Ну что ж, одной докукой меньше.

— А дома тебе не нагорит? — обеспокоенно спросил Вася.

— Да нет, не бойся, — заверила она. — Бабуня знает, что я не виновата. А если ты о том, что люди худое скажут… Так ведь они и без того ничего доброго про меня не говорят. Ну, я пойду, Василю? Пора мне уж, — она легонько погладила его по руке, благодаря за участие и ласку, за тепло его плеча и аромат свежей мяты, так не похожей на знакомую горькую полынь.

— Погоди, — снова остановил ее Вася. — Дай-ка я тебя до хаты провожу, а то мне не по себе отчего-то… Боязно как-то за тебя, знаешь ли…

— Ну что ж, проводи, — улыбнулась она. Ей и самой не хотелось идти одной через все село.

Когда они вдвоем шил по деревне, их провожали недобрые взгляды и ядовитые голоса:

— Вон она!

— Смотри, смотри, как нос дерет!

— Да уж! Теперь она, значит, с этим в паре!

— Всякий стыд потеряла девка!

— То-то Ульяна ей очи ее бесстыжие повыдерет…

Услышав это имя, Василь поежился. Как странно, что он ни разу не вспомнил о ней с самого утра, когда они навеки рассорились. И как по-странному чуждо теперь для него ее имя… Кто такая Ульяна? Просто девушка, для которой он всегда был чужим и лишним, которая им нисколько не дорожила. А как легко и вольно ему теперь, словно сбросил с плеч непосильную ношу! Какое же это счастье: жить, как хочется, как сердце велит, не оглядываясь без конца на Ульянку!

А теперь, провожая до дому другую девушку, охраняя ее от злобных нападок, он изведал еще одну радость: быть н у ж н ы м. Он нужен Лесе, нужен Янке, что бы тот про себя ни думал. Пусть легла между ними черная пропасть — а он, Василь, будет мостиком через нее.

Он шел и чуял, как зреет внутри него неощутимая прежде большая сила…

Глава семнадцатая

С тех пор прошло несколько дней — тревожных, гнетущих, но при этом на удивление мирных. Каждое утро она просыпалась в холодном поту и бежала к воротам, ожидая увидеть на них густой вязкий деготь. Однако тесовые доски были по-прежнему светлы и чисты, и она осеняла себя крестом, творя благодарственные молитвы Пресвятой деве и Великому идолу, что сберегли ее от такого позора.

Очепка она не надела, однако послушалась Васиного совета и простоволосой больше не ходила — покрывалась белым платком, какие, впрочем, носили и другие девчата.

Соседи избегали ее, сторонились, словно боясь запачкаться. Только Хадосья ничего не боялась: по-прежнему, что ни день, забегала в гости и тараторила как ни в чем не бывало, однако о случившемся не заикнулась ни единым словом. Еще Ульянка как-то сказала Лесе что-то ободряющее да хмурый Микита сочувственно погладил по голове. Открытой враждебности не проявлял никто, если не считать того, что Дарунька однажды показала ей язык, но и это было далеко не самое худшее, чего Леся могла от нее ожидать.

Как-то раз Леся зашла проведать Настю-солдатку. После того, что случилось, она теснее сблизилась с этой женщиной. Нельзя сказать, чтобы Тэклю это особо радовало, поскольку дружба с «гулящей» солдаткой доброй славы внучке никак не прибавляла. Однако сама Леся считала, что и худой славы ей ничто не может добавить: куда уж хуже-то? А Настя могла понять ее, как никто другой: сама в свое время пережила почти ту же беду.

Настя, хлопотавшая у печи, дружелюбно кивнула вошедшей девушке. Маленький Василек, что ползал по всей хате, увидев гостью, резво двинулся к ней на четвереньках.

— Алеся, возьми его пока, — попросила Настя.

Девушка с усилием подняла Васю на руки — ребенок рос быстро и с каждым днем набирал все больше тяжести. Василек довольно загукал, завертел головенкой и тут же потащил в рот красные бусы на ее шее.

— Эй, ты не балуй! — Леся решительно забрала их у него. — Это тебе не ягоды, их есть нельзя.

— Да зубы у него режутся, вот и тянет в рот что ни попадя, — пояснила Настя.

Василек издал протестующий крик и заерзал на Лесиных коленях. Та легонько пощекотала ему пяточку — мягонькую, розовую; рядом с нею ее собственная загорелая рука казалась совсем темной.

Василек довольно заулыбался, показывая беззубые пока еще десны. Славный, однако, хлопчик растет, — подумалось Лесе.

И — сжала зубы, вспомнив, о подлой людской «правде». Славный-то славный, да безродный, гулящей матери сын. И не смыть ему этого клейма до старости — на такое память людская долгая. И невесты хорошей ему не видать — разве только набредет на такую же безродную…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});