Убей страх: Марафонец - Сергей Абрамов

С нежданным выигрышем вас, уважаемый Бегун-на-все-времена…

Но к чёрту логику и прочие интеллектуальные сопли! Что делать-то будем, Бегун? Как спасать сражённых неведомой эпидемией и, главное, от какой эпидемии их спасать?.. Чернов сообразил, разумеется, что всё придуманное Главным Режиссёром — в какой бы ипостаси он ни выступал — имеет для Бегуна выход. Не всегда положительный (были, к несчастью, жертвы…), но всегда окончательный, поскольку выход на Путь предполагает попадание в другое ПВ с другими неприятными заморочками. Многое на Пути они уже перемогли, и это, понятно, переможется, но быть сторонним свидетелем, наблюдать за медленным и незаметным умиранием сограждан (так!) Чернов по характеру не умел. Врубился чётко: если он не встрянет, многие умрут. Опять его, Бегуна, право и его выбор. И при этом он понятия не имел, что предпринять. Бежать? Кричать? Тормошить лежащих без сознания? Их уже много, слишком много было! Если они не выживут, то потери для Вефиля окажутся невосполнимыми — в буквальном смысле слова, если иметь в виду очень медленный и ненадёжный процесс репродукции населения, тоже, кстати, Сущим придуманный…

Где же этот чёртов Зрячий, с бессильной и малообъяснимой злостью подумал Чернов, где шляется, паразит? Ведь сказал Хранителю, что явится…

— Я уже здесь, — услышал Чернов голос позади себя.

Язык был староитальянским, красивым и в принципе легкопонимаемым.

Резко обернулся: рядом стоял невысокий, ниже Чернова, пожилой человек в коричневой рясе монаха, с накинутым на голову капюшоном, препоясанный действительно обычной верёвкой, на босых грязных ногах — неровные куски кожи, притороченные к ступням такой же верёвкой. Кожаная сумка через плечо. Нищета или стиль такой?..

— Зрячий? — так же глупо, как подумал про стиль, спросил Чернов.

Но Зрячий не услышал глупости. Понимал, видно, что Бегуну сейчас туго, сказал мягко:

— Я же обещал помочь… Разве Хранитель ничего тебе не передавал?

— Передавал. Долго идёшь… Да и чем ты можешь помочь, Зрячий? У тебя есть лекарство против болезни, которая поразила жителей моего города?.. — Чернов даже не заметил, что назвал Вефиль своим. — Или Сущий научил тебя каким-то иным способом избавлять людей от беды, которую сам и наслал на них?

Чернов не знал староитальянского, но весьма хорошо говорил на современном ему языке Апеннин, однако непонимания не возникло. Даже с учётом неведомого Чернову уровня развития здешнего ПВ итальянское слово medicamento вопроса не вызвало. Да и в конце концов, Чернов читал Данте (и не только его) в подлиннике и к словарю обращался не слишком часто. Так что какие проблемы?..

— С чего ты взял, что Сущий сам наслал эту беду? — Голос Зрячего приобрёл жёсткость. — Думай, что говоришь, Бегун. Сущий добр и справедлив изначально, он не может делать зла ради зла. Разве твой народ провинился перед ним в чём-то?

— Иногда думаю, — тяжко вздохнул Чернов, и искренним был этот тяжкий вздох, выстраданным, вымученным, — что провинился. Столько наказаний в Пути — врагу не пожелаешь!.. А за что?.. Ума не приложу, Зрячий. Не знаю вины людей ни перед Сущим, ни перед другими людьми. Более мирного народа, чем народ Гананский, и не придумать…

— А вот это ты зря, Бегун… — Зрячий шёл по улице, откинув на плечи капюшон, обнажив голову, увенчанную круглой лысинкой-тонзурой, не обращая внимания на дождь. Он наклонялся к лежащим на земле людям, проводил, не страшась заразиться, кончиками пальцев по их лицам, шёл дальше. И Бегун шёл следом. И чуть поодаль — Хранитель. — Говоришь, мирный народ? Так ведь в жизни страдают-то как раз мирные и невинные, а воинственные и виноватые дождутся платы за свои деяния лишь после смерти — в той стадии существования души, что зовётся небытием. А у мирных души будут счастливыми и спокойными. Разве это не справедливо?

— Ты смеёшься надо мной, Зрячий? — Чернов дал себе слово не удивляться в Пути ничему и уже числил себя уверенным пифагорейцем, но не удивляться событиям — это одно, а не удивляться откровенному лицемерию человека (пусть и Вечного!), посланного Сущим в помощь Бегуну (тоже Вечному…), — это, знаете ли, сложно. Хочется и силу применить. Хотя бы — силу слова. — Кто ты в этой жизни и в этом мире? На тебе — одеяние служителя Сущего. Как же поворачивается твой язык утверждать справедливость земных страданий невинных? Не боишься, что отсохнет?

— Не боюсь, Бегун. Я лишь повторяю слова Сущего, сказанные им святому Мариусу, когда тот был первым из смертных удостоен беседой с Ним: «Не хвали своих правоверных за то, что верят в Меня. Это легко — просто верить. Не хвали своих долготерпцев, что терпят и надеются. Это легко — просто терпеть. Не хвали своих безвинных, что не несут никакой вины. Это легко — не чувствовать ношу. Но всегда помни: нет веры без сомнения, нет терпения без обиды, нет безвинных без вины. А значит, не уставай говорить про Меня: Он прав, что наказует, ибо в наказании Его — искупление»… Так что страдания твоих людей вполне оправданны…

Он по-прежнему шёл по улицам и гладил лица людей, лежащих без каких-либо признаков жизни, даже пена не шла более — застыла на губах сухой коркой. И плач оставшихся разрывал мокрый воздух, но и плача — все с робким ожиданием смотрели на маленькую процессию со Зрячим во главе: вдруг да свершится чудо, вдруг да встанут недвижные!.. А недвижные не вставали, и Зрячий всё шёл и шёл, и пальцы его, длинные и тонкие, касались щёк, губ, тронутых пеной, век. Особенно — век: он, как заметил Чернов, задерживал пальцы на мёртвых закрытых веках, будто надеялся уловить пульс или ждал, что глаза откроются…

Но ничего не происходило!

Чернов терпеливо шёл следом, мучился от собственного бессилия. Ну проведи он даже руками по лицам больных — что будет? Ничего! Ситуация, придуманная Сущим, — что бы ни говорил Зрячий, Чернов думал так! — была абсолютно садистской по отношению к Бегуну: видеть и не уметь помочь. Даже права выбора, самого ублюдочного выбора, никто ему пока не предложил: кори себя, Бегун, можешь даже проклятия в адрес Великого Инквизитора посылать, но результат-то — нулевой. А если о выборе, то изволь: иди в дом Кармеля, ложись на кушетку, спи сладко, жди, пока всё устаканится…

Тоже вариант садизма: знать характер Бегуна и испытывать его безжалостно. На разрыв. Тем более, повторим, Чернов уже знал: ничего без него не устаканится.

Чернов по-прежнему исходил из посылки, что Сущий — всеведущ…

— Странные слова произносит твой Сущий твоему святому, — сказал он, выделяя голосом «твой» и «твоему». — Ты так и не ответил мне: кто ты в этой жизни? Служитель Сущего?

— Я — Несущий Ношу, — ответил Зрячий. — Здесь неподалёку лежит наш Дом — Дом Несущих, где мы, используя слабые свои возможности, пытаемся взять на свои плечи безмерную ношу людской вины перед Ним. А Он за наши попытки даёт нам Силу — нести эту вину и освобождать от неё смертных.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});