Первородный грех. Книга первая - Мариус Габриэль

Но сначала Донна не давит на поршень шприца, а тянет его на себя. В стеклянный цилиндр вползает язычок алой крови и смешивается с грязно-желтой жидкостью. Затем Донна быстро впрыскивает содержимое шприца в вену. Иден наблюдает, как она снова набирает полный шприц крови, чтобы смыть остатки наркотика, и вновь возвращает его содержимое в вену, потом выдергивает иглу и прижимает к оставшейся на коже красной точке ватный тампон.

– Согни руку, – приказывает она. Иден послушно сгибает руку в локте.

Она в тысяче миль от земли, в тысяче миль ото всех и вся. Она ждет. Он в ее крови и уже мчится к мозгу. Ее тело словно погружается в вакуум.

Величественный, вселенский покой.

Где-то далеко-далеко Донна споласкивает шприц, готовясь сделать укол себе.

Но когда же, когда же он придет? Иден ждет.

– Ну как ты? – слышит она голос Донны.

– О'кей.

Он в ее крови. Он приближается. Иден чувствует, как он начинается где-то в углах комнаты и наплывает на нее. Все быстрее, быстрее. Сейчас будет потоп. Чтобы ее не смыла волна, она судорожно хватается за подлокотники кресла; вата падает на пол. Он врывается в ее тело с мощью всесокрушающего взрыва, поднимаясь вверх, к мозгу.

Он барабанит ей в затылок, наполняя вселенную безумным грохотом, жаром и светом. Это слишком. Она не сможет вынести этого. Бурлящая в ней жизнь, подобно гейзеру, фонтаном вырывается наружу. Она так ждала этого момента! Ничто в мире больше не имеет значения. Ни боль. Ни радость. Ее охватывает такой безудержный экстаз, что она пытается кричать, но крик застывает у нее в груди.

И вот он врезается в мозг, и ее череп разлетается на тысячи крохотных осколков. Она чувствует, как каждая из миллионов клеток головного мозга становится самостоятельной и несется прочь; и в каждой звенит радостная, восторженная песня. Эти клетки наполняют комнату мерцающим туманом. И ее тело рассеивается, такое же бесплотное и воздушное, как перистые облака, затянувшие уходящее за горизонт солнце.

Она больше не Иден. Вот он, настоящий экстаз.

Тишина.

По золотистым узорам вен кровь постепенно начинает откатывать от головы, наполняя тело любовью, такой сильной и сладостной, какой никто и никогда еще не знал. Мать… отец… возлюбленный… Вокруг нее сплетается золотая сеть, и ей становится покойно и радостно.

– Балдеешь? – Донна приготовилась ввести себе остатки героина.

Иден медленно поднимает на нее глаза.

– Лета. Великолепно.

– Что еще за Лета?

– Река… забвения.

Пьяный бред. Донна всматривается в ее лицо.

– А-а, да. Что-то припоминаю.

– Боже! – Иден делает глубокий вдох. – Не ожидала… вернее, знала… но не ожидала. Боже! Это…

Донна уже не слушает ее.

– Это то, что мне всегда было нужно.

Донна не обращает на нее внимания. Уставясь в стену, она вводит себе наркотик. Затем запрокидывает назад голову, закрывает глаза и чуть слышно выдыхает:

– О-о, кайф!

Она принимается рассматривать свои руки. Надо бы колоться в какие-нибудь другие места, а то здесь у нее уже все вены разворочены. Чем только она ни ширялась – и растолченные таблетки диконала, и амфетамины, и черт знает какое еще дерьмо! Впредь она будет колоть себя в пах, там тоже есть вены. Их везде полно.

Она видит, как Иден неуверенно встает с кресла и, словно лунатик, бредет к дивану, опускается на него и откидывается на подушки.

Донне хорошо. Просто чудесно. Лучше, чем полет. Лучше, чем секс. Она медленно плывет в золотистых сумерках. Высоко-высоко. Подобно ангелу.

Донна открывает глаза и видит Расти Фагана. Он таращится на Иден.

– Пришел. – Донна несколько раз кивает головой. – Завидуешь, а? Я бы отдала свою левую сиську, чтобы снова испытать первый укол.

– Только это тебя и заводит, – говорит Расти. – Проблемы были?

– Не-а. Ширнулась как миленькая.

– Хорошо. Вот. – Он достает из кармана несколько купюр и сует их Донне. Взяв деньги, она принимается пересчитывать их. – А сейчас можешь убираться.

Но Донна не спешит. В этой суперкомфортабельной лачуге так приятно балдеть. Беверли-Хиллз! Кругом зелень, ни смога, ни машин. И, к тому же, здесь есть тысяча и одна симпатичная вещица, которую могла бы прихватить с собой девушка, имеющая пристрастие к наркоте. Всякие дорогие безделушки, которые можно будет легко загнать. Должна же, в конце концов, Донна думать о следующих дозах.

Донна шатается по комнате, выискивая глазами подходящую вещь. Она находит ее на столе и, как только Расти отворачивается, незаметно хватает. Пресс-папье. Великолепная работа. Донна подносит его к свету. В хрустальном шаре навеки заточена стеклянная бабочка.

Она ухмыляется. Баккара или что-то в этом роде. За такую вещичку можно выручить сотню «зеленых» – вполне достаточно, чтобы прокайфовать целую неделю. Пресс-папье исчезает у нее в кармане.

– Я же сказал, чтобы ты убиралась.

Глаза у Расти жестокие, наполненные злобой. Этот взгляд знаком Донне. Если она сейчас не отвалит, он ее ударит. Слава Богу, хоть пресс-папье успела взять.

– Ладно, ладно, иду. – Она передергивает плечами и подходит к Иден. Под действием наркотика выражение лица девушки сделалось спокойным и безмятежным. Ее волосы черными змеями свернулись вокруг бледного лица. Губы темно-красные. На щеках играет чахоточный румянец. У нее изумительная кожа. Брови и ресницы черные и густые. Она кажется иностранкой. Похожа на испанскую цыганку. Никогда в жизни Донна не видела ее такой умиротворенной.

Донна с трудом сдерживает в себе желание прикоснуться к ней.

Это святое. Сегодня у Иден появился новый возлюбленный, с которым не сможет сравниться ни один мужчина. Ближе него у нее уже никого не будет. И никому, насколько знала Донна, не удавалось преодолеть тот барьер, который был теперь в ней, ту стену, которой она себя окружила. Но и к себе она уже никого не пустит. Никого.

Странная девчонка. Со своими деньгами, политикой, лошадьми. Со своими маршами протеста и заумными словами. Странная, взбалмошная кукла.

– Приятных сновидений, – тихо произносит Донна, затем кивает Фагану и уходит.

Лос-Анджелес

– Сегодня ночью она приходила сюда, – сказал Фагану Гнилой.

– Ах вот как.

– Около четырех утра. Умоляла дать ей дозу. Плакала, вся дрожала.

– Надеюсь, ты не наделал никаких глупостей? – почти ласково проговорил Расти.

– Успокойся. Ты ведь мне запретил, верно?

– Верно, запретил. – Расти щелкнул пальцами. – Давай.

Шаркая ногами, Гнилой поплелся в другую комнату, закрыв за собой дверь на ключ. Расти так и не знал, где он прячет свой товар. Гнилой был скрытным, как крыса. Ладно, подумал Фаган, в один прекрасный день он просто вышибет эту дверь к чертовой матери и застукает Гнилого возле его потайной норы. И тот от страха в штаны наложит.