Князь: Зеркало Велеса. Заклинатель. Золото мертвых (сборник) - Александр Прозоров

Этот пир отложился в памяти Зверева отдельными фрагментами. Они пили за победу над ляхами, на хозяина, за хозяйку, за благословение Господа, за митрополита, за соседей, за оружие. Потом Андрей начал собираться в дорогу. Это означало: выпить «застольную», выпить «подъемную», выпить «на ход ноги», затем «запорожскую», «придворную». А уж потом самую главную – «на посошок». Гостю вручили посох, поставили сверху чарочку. Если бы Зверев пролил хлебное вино, уронил стопку или не донес до рта – его полагалось оставить ночевать в гостях. Но Андрей благополучно выпил, а потому смог собираться дальше. «Стремянная» – прежде чем поставил ногу в стремя, «седельная» – за то, что поднялся в седло, «приворотная» – перед выездом и, наконец, «заворотная» – за то, что все-таки сумел уехать.

Чем отличается лошадь от автомобиля – так это тем, что способна выбирать дорогу и соблюдать основные правила движения независимо от состояния «водителя». В четыре глаза они кое-как нашли верный маршрут, повернули на мощенную плашками улицу, остановились возле нужных ворот.

Встречать его вышли все члены кошкинской братчины: завели скакуна во двор, вынули Андрея из седла.

– Хороший мужик – князь Воротынский, – еще смог произнести Зверев, и свет в его глазах окончательно померк.

Ночной гость

Как весел и радостен был день предыдущий, так же страшен и невыносим оказался день новый. Голова юного боярина раскалывалась, желудок не желал принимать ни пищи, ни воды, а уж на вино Андрей не мог даже смотреть, мысленно поклявшись, что не сделает более ни глотка в своей жизни. Между тем дела не ждали. Оказывается, пока Зверев гулял с князем, Василий Ярославович ухитрился договориться в кремлевском наряде о продаже бочонка с порохом, и теперь нужно было ехать, пока мастер не передумал.

Возле Спасских ворот их встретил Пахом на телеге, и они покатили к торговым рядам. Там купили несколько прутов свинца, а также отрез парчи для Ольги Юрьевны, тонкого жемчуга и бисера для вышивки и украшений, тюк гладкого шевиота, изрядный отрез байки, немного шелка, соль и перец, шафран, бумагу, цветастого ситца, несколько платков, изрядный пук свечей, богато выделанную уздечку, вышитую попону и потник, горсть бубенчиков, десяток небольших медных колокольчиков, два бочонка вина, мешок «сарацинского зерна» (как именовали здесь рис) и еще много чего другого, всего и не упомнишь. Вернулись домой уже незадолго до сумерек. Возок Василий Ярославович велел не разбирать.

– Завтра поутру домой поезжай, Белый. Токмо не заблудись да пива в пути много не пей. Пока докатишься, мы тебя, глядишь, еще и обгоним. Мыслю, всего ден на пять задержимся еще, не более.

Бояре пошли к дому, поднялись на крыльцо, и только тут Василий Ярославович, замедлив шаг, задал вопрос, который, наверное, мучил его весь день:

– Скажи, сынок, а зачем тебя князь Воротынский к себе зазвал? Чего искал, о чем спрашивал? Хотел от тебя чего?

– Все больше про гуляй-город расспрашивал. Как лучше в битве штукой этой пользоваться, куда ставить, как пользу наибольшую от него получить. Еще про бердыши говорили. Он для своих холопов тоже их сковал. Хвалит.

– И все?

– Ну, – пожал плечами Андрей, – как напились сильно, предлагал у него гостевать, как в Москву наезжать будем. Дескать, тесно у боярина Кошкина.

– А ты?

– Отказался. Сказывал, друзья у меня здесь.

– Это верно, – кивнул Василий Ярославович. – При князе мы кто будем? Дворня! А здесь мы равные среди равных. Хотя… Впрочем, пойдем.

Пить в этот вечер Зверев не стал. Не смог. Один запах вина вызывал у него желание убежать как можно дальше и подышать свежим воздухом. Поэтому, когда успевшие набраться за время вечернего пира сотоварищи начали горланить песни и обсуждать права великого князя на польский трон, Андрей, уже успев хорошо подкрепиться, ушел к себе, разделся и растянулся на постели, закинув руки за голову.

Сон не шел. Андрей вспоминал последние дни: прием в Кремле, гулянку у Михаила Ивановича. Интересно, что скрывалось за провалами в его памяти? Он там никому случайно не нахамил? Драк не устраивал? К девушкам не приставал? Хотя… Хотя как раз девиц на пиру, помнится, и не было. Даже княгиня вскоре ушла. Но в его воспоминаниях девушки еще продолжали качаться на качелях, улыбалась веснушчатая Людмила. Как ее? Шаховская? Князь, помнится, обмолвился, что через улицу она живет, в доме аккурат напротив кошкинского.

Глянуть, что ли, на нее хоть одним глазком? Просто посмотреть, и ничего более… Все, что от него для этого требовалось – просто остановить свои мысли, как не раз он это делал, познавая чародейскую науку у Лютобора.

Волнений в нем совсем уже нет, душа полна покоя, он лежит, глаза закрыты. Просто остановить течение мыслей – отрешиться от них, отступить, наблюдать за ними со стороны, пока они, никем не востребованные, не исчезнут совсем.

Созерцательное отрешение заняло у него всего несколько минут, после чего он всей своей сущностью ощутил льющийся сверху свет – прозрачный, божественный, очищающий, зовущий, – и потянулся к нему, возносясь над грешной плотью. Душа рвалась дальше – все выше, выше, к вечному счастью и покою. Но он смог совладать с возвышенным стремлением, задержался в своем полете, отвернул снова вниз, помчался над огороженными частоколом дворами. Этот кошкинский, вон и телега стоит, накрытая рогожей. Завтра в усадьбу покатится. Княжеский дом богаче, ближе к Кремлю стоит. Значит, дом окольничего тоже в той стороне – дальше на восток.

Андрей промчался над соседским двором, над улицей, решительно врезался в крышу дома, что стоял по другую сторону, и попал в какую-то темную комнату – наверное, кладовку. Удерживаясь на уровне пола, он шагнул сквозь стену и оказался в длинном коридоре, освещенном единственной масляной лампой посередине.

Хозяйка должна была ночевать где-то здесь – спальни всегда на втором этаже делают, он теплее. Зверев двинулся вдоль коридора, выискивая дверь, что покрасивее. Сунулся в одну – темно. В другую – темно. За третьей широкоплечий холоп тискал девку, уже успев высоко задрать ей юбку. Несчастная стонала так, словно ей на ногу поставили сундук, и прижимала охальника к себе покрепче.

Боярин двинулся дальше и через светелку наконец увидел то, что искал: просторную хозяйскую спальню, освещенную двумя трехрожковыми канделябрами, большую постель под белым балдахином – уже разобранную, со взбитыми подушками и откинутым толстым одеялом. Сама Шаховская сидела перед комодом, одетая лишь в шелковую полупрозрачную рубашку, и неторопливо расчесывала свои рыжие кудряшки.

При теплом свете свечей тело под шелком казалось чуть розоватым, словно залившимся стыдливым румянцем. Была видна каждая его черта – родинка слева под лопаткой, изгиб талии над бедрами, тонкие покатые плечи. Андрей ощутил в груди незнакомое, но приятное горячее чувство, медленно обошел женщину, чтобы взглянуть наконец в ее глаза – а взор продолжал скользить по острой, поднимающей ткань груди, по ямочке пупка, темному провалу чуть ниже.

Зверев встал прямо перед ней, чуть присел, чтобы встретиться взглядом. Людмила водила гребнем с отрешенным выражением лица, что-то тихонько напевала. Пляшущие огоньки свечей скрадывали ее веснушки, но зато делали припухлые губы совершенно пунцовыми. Черные брови разлетались в стороны, как крылья чайки, в голубых глазах плясали красные огоньки; чуть выступающие скулы выдавали в княгине примесь крови от далеких азиатских предков. Внезапно взгляд ее стал осмысленным, она уставилась на Андрея с каким-то животным ужасом, рот приоткрылся, обнажив зубы – к счастью, белые. Черных Зверев бы не перенес. Тут раздался истошный женский крик. Женщина протянула руку к его волосам, резко рванула к себе. Боярин увидел стремительно приближающуюся кружевную салфетку – и наступила темнота.

– Уф! – От неожиданности и яркости впечатления Андрей схватился за голову… И, разумеется, никаких волос на ней не нашел. Да и боли от рывка вовсе не было. – Что же тогда это было?

Что могло быть перед девушкой, которая расчесывала на ночь волосы, сидя лицом к комоду? Не к стенке же носом она сидела?

– Зеркало, – сообразил Зверев. – Она смотрелась в зеркало. Тогда ее жест понятен: это она зеркало стеклом вниз положила. Вот только что ее испугало? Что же она такое в зеркале увидела, что закричала даже? Ведь не меня же, в конце концов!

Андрей снова закрыл глаза – но на этот раз благополучно заснул.

* * *

Утром он имел прекрасную возможность увидеть то, как сам выглядел пару дней назад. Стенающие от похмелья, с зелеными и красными лицами, братья по пиву выползали из трапезной, жадно пили колодезную воду, обливались, пытались привести себя в чувство квасом, кислыми щами, квашеной капустой, огуречным рассолом. И пахло от друзей… Вежливо говоря, пора было топить баню. Исключение составляли только московские бояре, вернувшиеся из дворца. Правда, было их всего двое, и приехали они переговорить с Кошкиным и другими товарищами. Оно и понятно: у московских бояр наверняка свои дома имеются, посему дневать и ночевать в гостях для них смысла нет. Заглянуть ненадолго во время пира – другое дело.