Самый короткий путь (СИ) - "Elle D."

страхом. Он не знал даже, за кого или за что он боится. Просто чувствовал, что сгущаются

тучи, и вот-вот хлынет ливень, смывающий всё на своём пути.

Всё закончилось внезапно, так же, как началось. С момента получения письма из Сиане

прошло дней десять, когда к Уиллу, чистившему в конюшне Искру, прибежал слуга со

словами, что сир Риверте немедленно требует его к себе. Было раннее осеннее утро, ясное,

но холодное. Уилл тут же отложил щётку и, отряхивая солому с мокрых от лошадиного

пота ладоней, бегом кинулся в покои графа, где тот его ждал.

Риверте он застал уже на выходе. Тот был в дорожном костюме и как раз заправлял за

пояс перчатки для верховой езды. Уилл вздрогнул: обычно Риверте ими не пользовался, и

это означало, что скачка ему предстоит быстрая и очень долгая.

– Я уезжаю, – сказал Риверте вместо приветствия, едва Уилл оказался на пороге. Он

говорил сквозь зубы, глядя в сторону и резко поддёргивая пояс. – Пока что не могу

сказать, надолго ли – по меньше мере на две недели, а там как пойдёт. Если всё сложится

так, как я планирую, дней через десять вы приедете ко мне.

– Куда? – с трудом сохраняя самообладание, спросил Уилл. Господи, ну вот и началось.

Что началось? Он и сам не знал, и от этого ему было ещё страшнее.

– Пока не могу сказать. Я напишу вам позже, когда буду знать подробности. Соберите

ваше барахло и будьте готовы выехать в любой день. И если поедете, не берите Искру, она

слишком неповоротлива для длительного перехода. Возьмёте Бурана, он хорошо держит

долгий галоп.

– Хорошо, сир, – прошептал Уилл, не отрывая от него глаз. Риверте был бледен, глаза у

него запали от многодневного сидения в четырёх стенах – за эти десять дней он ни разу не

выходил за ворота, лишь писал и получал какие-то письма неизвестно от кого. Он казался

спокойным и собранным, вспышек ярости, подобных той первой, у него больше не

повторялось, но Уилл видел, что он полон мрачной, отчаянной решимости, которая не

слишком радует его самого. Даже его невероятная красота, казалось, померкла от тени,

лежавшей на его неподвижном лице.

Риверте перестал возиться с перчатками и посмотрел на Уилла. Их взгляды встретились –

впервые с того дня, и Уилл невольно облизнул губы. Риверте слегка нахмурился,

разглядывая его лицо.

– Вы плохо выглядите, Уильям. Вам следует проводить больше времени на свежем

воздухе. Не забывайте нормально питаться. И… прошу вас, позаботьтесь о сире Лусиане и

её ребёнке.

– Сир! – воскликнул Уилл, распахнув от ужаса глаза. – Разве вы… вы уедете так надолго?!

«Или боитесь, что можете не вернуться?» Этот вопрос застрял у Уилла в горле, и

выговорить его он так и не смог.

Риверте криво улыбнулся бледной и холодной тенью своей прежней усмешки.

– Это была метафора, Уильям, метафора. Я имел в виду – заботьтесь о том существе,

которое я имел неосторожность поселить в её чреве. Сира Лусиана, она… она тихий омут,

Уильям, вы плохо её знаете. Не позволяйте ей делать глупости.

Не так уж плохо Уилл её знал, как и её способность делать глупости, вроде скакать верхом

к сельской повитухе после того, как у неё были крови. Но это всё ещё был их с Лусианой

общий секрет, и Уилл только молча кивнул, без лишних слов обещая, что выполнит эту

просьбу. Риверте положил ладонь ему на плечо, скользнул ею Уиллу на шею, потом

провёл большим пальцем по его губам. Уилл судорожно вздохнул, инстинктивно их

приоткрывая. Риверте слегка погладил указательным пальцем его щеку.

– Берегите себя. И не бойтесь. Мы увидимся скорее, чем вы думаете, – он улыбнулся

снова, и теперь это была почти настоящая, почти его улыбка. Уилл сглотнул, борясь с

желанием схватить его руку и изо всех сил вжаться щекой в эту мозолистую ладонь. Не

уезжай, подумал он. Не надо, забудь про свою Аленсию, забудь про Рикардо, про всё

забудь, ну зачем ты вечно всё портишь…

– Мне пора, – мягко сказал Риверте, с неохотой отнимая ладонь от его лица. Уилл кивнул и

смотрел, как он уходит. Он не вышел его проводить, он никогда этого не делал, если им

приходилось расставаться. Вместо этого он пошёл в библиотеку и раскрыл книгу,

лежащую на столе, и следующие три часа читал её первую страницу, а в голове у него всё

продолжал отзываться удаляющийся стук лошадиных копыт по дороге.

Уилл дал себе слово начинать волноваться не раньше, чем через десять дней, оговоренных

Риверте перед отъездом. Слова он, конечно же, не сдержал. Смутное, неясное

беспокойство не покидало его с той самой минуты, как Риверте выехал за ворота.

Временами оно становилось сильнее, а иногда – почти невыносимым, так, что к горлу

подкатывала тошнота и кишки скручивало гадостным шевелящимся узлом. Уилл

отчаянно пытался отвлечься, но ничто его теперь не радовало – окрестности Шалле

потеряли для него всякую привлекательность, его не манили больше ни бескрайние,

словно созданные для бездумной скачки луга, ни сады, ни ясень возле реки. Осенью

Шалле был так же красив, как летом, только краски из сочно-зелёных стали красно-

золотистыми. Но было холодно, Уиллу было так холодно – что снаружи, в чистом поле,

что в хорошо протапливаемой замковой библиотеке. Он почти ни с кем не общался, не

считая сиры Лусианы. Иногда они беседовали, сидя за столом, порой она просила его

почитать ей вслух вечером у камина – но то всё были досужие разговоры, не больше. Уилл

видел, что ей тоже тревожно, хотя, наверное, не так, как ему. Однако он знал, что их

обмен немногословными фразами преследовал единственную цель – заполнить тишину,

обычно наполненную небрежным и звучным голосом человека, который занимал

определённое место в жизни их обоих. И незанятое кресло во главе стола между ними

давило на них обоих теперь беззвучной, тягостной пустотой.

Однажды Уилл проснулся посреди ночи с застрявшим в горле криком. Он резко сел в

кровати и долго сидел так, глядя в темноту перед, и сердце у него колотилось так, что

заныла грудь. Он не помнил, что ему снилось, и в конце концов снова лёг, медленно

натянув одеяло до подбородка, но до самого рассвета так и не сомкнул глаз. С отъезда

Риверте минуло девять дней. И, глядя в пыльную тяжесть балдахина над своей головой,

Уилл подумал, что завтра от него должно быть письмо. Непременно, просто обязательно

должно быть. Он уговаривал себя этим и утешал до самого рассвета, тёмного, пасмурного,

сырого, мало чем отличающегося от сумерек.

Письма в тот день не было. И через день, и на следующий. Прошла ещё целая неделя, и

Уилл понимал теперь, почему Риверте не назвал ему место своего назначения. Если бы

Уилл знал, куда он отправился, то ещё неделю назад седлал бы коня и поехал за ним

следом. Ему было всё равно, куда и зачем понесла нелёгкая его беспутного графа. Он

только знал, что ещё несколько дней – и он сойдёт здесь с ума.

Это было так глупо. Риверте и раньше уезжал один, нечасто, но уезжал, и отсутствовал,

бывало, месяцами. И ни разу у Уилла не появлялось этого чувства – чувства, что нельзя

было отпускать его одного, нельзя было, никогда, а теперь уже слишком поздно.

Утром девятнадцатого дня, прошедшего с тех пор, как Риверте покинул замок Шалле,

Уилл с Лусианой завтракали в молчании. Оно, это молчание, не было ни напряжённым, ни

враждебным, ни чрезмерно унылым – просто им не о чем было говорить, и каждый

предавался трапезе и раздумьям наедине с самим собой. Уилл уже доедал десерт, когда в

зал вошёл дворецкий, исполнявший также обязанности управляющего в отсутствие

Маттео Гальяны. В руке у него было два письма, и Уилл, увидев это, подскочил на месте.

– Ваша милость велела немедленно сообщать о почте, – оправдывающимся тоном начал