Кронштадт - Войскунский Евгений Львович

— Смысл приказа — топить транспорты противника. И я буду топить. — Толоконников жестко добавил: — Сколько увижу, столько и потоплю.

— Нетерпелив ты, командир, — качнул головой комиссар. — Но я твое нетерпение понимаю.

Около двух суток длился переход до первой позиции — «нарезанного» на карте прямоугольника в западной части моря. Здесь были вероятные пути прохода немецких судов, груженных железной рудой из Лулео.

Днем лодка ходила под водой. Командир поднимал перископ и видел пустынную водную равнину, то синюю под солнцем, то серую под дождевыми тучами. И только плеск воды слышал в своих наушниках гидроакустик Малько. Война будто подмела Балтийское море железной метлой.

Ночью всплывали для зарядки. Это были лучшие, желанные часы. Команда обедала, люди по очереди поднимались на мостик, чтобы покурить, держа огонек в кулаке. Торпедисты перезарядили опустевшие аппараты. Шляхов ловил в зеркальце секстана яркую звезду Арктур, альфу Волопаса. Толоконников не устоял перед искушением проверить, как штурман «хватает звезды с неба» не в переносном, а в прямом смысле.

— Дайте-ка мне, — сказал он, протянув руку за секстаном.

Шляхов молча отдал и закурил. Лицо у него было каменное.

Получив ту же высоту звезды, что и взятая Шляховым, командир молча вернул секстан. Ни слова не сказав, штурман докурил папиросу и спустился к своему столику.

Два старших лейтенанта — помощник Мытарев и минер Скарбов играли в кают-компании в шахматы. Скарбов, бойкий ленинградец, напевал «Рио-Риту», издевался над ходами противника.

— Вперед, чешские львы! — выкрикивал он, двигая пешку с третьей горизонтали на пятую.

Мытарев морщился, отодвигал чересчур прыткую пешку назад.

В отсеках шла обычная травля.

— Александр Евтропыч, — попросил старшина группы трюмных Караваев мичмана Жука, — расскажи, как ты женился.

— Да ну, — отмахнулся боцман, — старая история. Все уж слышали, бенть.

— Вот Малько не слыхал, — кивнул Караваев на акустика. — Да и мы всякие детали позабыли. Расскажи, сделай одолжение.

— Расскажите, товарищ мичман, — попросил и Малько.

— Да что ж, — начал боцман, потрогав двумя пальцами кончик длинного носа. — Аккурат на пятом годе службы поехал я домой в отпуск. В мае было дело. Подъехал на попутной телеге к Ветлуге, а переправы-то нет. Разлилась Ветлуга, бенть, метров на сотню. А село мое, значит, на том берегу. И утро раннее, никого не докличешься, одни петухи, бенть, отвечают на мои громкие крики. Туда-сюда, я говорю мужику: обожди тут немного, я поплыву, а потом в лодке за чемоданом вернусь. Ну, поплыл, значит…

— Как плыл-то? — спросил Караваев, предвкушая удовольствие от не раз слышанной истории. — Одемши?

— Зачем одемши? — повел Жук на него круглым глазом. — Форму одежды сбросил, в трусах плыл. На самой середине вышло несчастье. Резинка в трусах лопнула, бенть. Ну, стянул я трусы, зажал в кулаке, дальше плыву. На берег являюсь в натуре, срам, бенть, не прикрыт, зубы морзянку отбивают. Так и засверкал к селу.

— Погляде-еть бы, — давясь смехом, вставил Караваев.

— Жму по улице и замечаю — становится вроде теплей. Уж к своей избе подбегал — вдруг вижу, соседские девки из-за плетня глядят. Хихикают, бенть. Черт их поднял в такую рань.

В центральном наступила веселая минута. Мотая головой, давился смехом Караваев. Смеялись трюмные и штурманский электрик. Хохотал, растянув рот от уха до уха, Коля Малько. Даже бессонный, измученный штурман улыбался.

— Ну, взлетел я, значит, на родное крыльцо, барабаню. Мать открыла дверь, перепугалась… «Мама, говорю, это я справляюсь, в отпуск приехал…»

— В о-отпуск прие-ехал! — стонал Караваев. — У-а-а-ха-ха…

— День проходит, другой, — невозмутимо продолжал Жук, покрутив длинный нос, — маманя спрашивает, почему я к соседям не иду здоровкаться. А там Наталья была среди ихних девок. Еще перед службой я к ней подкатывался, бенть, да получил от ворот поворот. Строга-а была — жуть. Я мамане отвечаю — да что ж, зайду как-нибудь. А и тянуло зайти, да как подумаю про хихоньки-хаханьки, так охота пропадала. А куда денешься? На третий день я в клуб картину смотреть — а они там все трое, бенть. Разулыбились, расхихикались. Ну, деваться некуда, поздоровкались. Туда, сюда, пошел я после картины с Натальей гулять. И догулялся, бенть. С первого разу согласилась она со мной расписаться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Еще бы! — сквозь смех проговорил Караваев. — Убедил ты ее своим внешним видом.

— Ах-ха-ха-ха-а-а… — покатывался центральный.

Прошла неделя, началась другая. Лодка утюжила район позиции, «висела» на перископе, осматривая море внимательными глазами и выслушивая шумопеленгатором. Жизнь шла однообразно. Сменялись каждые четыре часа боевые смены. Если б не верстовые столбы чередования вахт, могло бы показаться, что время остановилось. Где-то оно, может, и шло, но не тут, в стальной коробке, всегда залитой желтым электрическим светом, висящей в зеленом мраке под зыбкой поверхностью моря.

— Куда фриц, подлая его душа, задевался? — Толоконников ожесточенно поскреб отросшую соломенную бородку. — Сколько можно ждать?

— Терпение, Федор Семеныч, — сказал Чулков. — В подводном деле главное — терпение. Мы с помощником шахматный турнир затеваем — записать тебя?

— Думаю, Борис Петрович, дать РДО о смене позиции.

— Да ты что, командир? Смена позиции у нас не раньше первого июля. Да и вылезать лишний раз в эфир? Решительно возражаю.

Они стояли на мостике. Над ними в ночном небе плыли с запада облака, рваными дымными краями выметая с неба звездную россыпь. Внизу привычно молотили дизеля, один из них работал на зарядку. Пустое пространство, наполненное грохотом дизелей, простиралось будто по другую сторону войны.

— Ну, раз военком возражает… — Толоконников невесело усмехнулся.

— Так будешь в турнире участвовать? Ты ведь прилично в шахматы играешь.

— Да какие шахматы? Мы пришли сюда немцев топить, а не турниры устраивать.

— Одно другому не мешает, Федор Семенович.

— Мешает! — отрубил Толоконников. — Об одном пусть думают — о выполнении боевой задачи.

— Невозможно думать только об одном, — помолчав, сказал Чулков. — Мы пришли топить противника, при шли как мстители, но мы не угрюмые фанатики. Нормальному человеку надо и почитать, и потравить о всякой всячине, и в шахматы сыграть. Это даже необходимо для хорошей боевой готовности.

— Давайте, — кивнул командир. — Травите, играйте. Художественный свист организуй.

— Художественный свист? — удивился Чулков.

— Был у нас курсант в училище — хорошо свистел. В самодеятельности выступал. Арию Тореадора высвистывал. Марш Черномора.

— Свистеть на корабле нельзя, — сказал Чулков, улыбаясь. — Морской шкипер услышит.

Ранним утром Малько доложил, что слышит шум винтов. Шел крупный конвой. Малько различил стук винтов трех транспортов и шести или семи кораблей охранения. Когда конвой приблизился, Толоконников, подняв перископ, убедился, что гидроакустик хорошо слушает море. Все было так, как он доложил. Командир начал маневрирование, выходя в атаку на головной транспорт. Прорвал линию охранения, лег на боевой курс. Увлеченный атакой, не заметил, что…

— Шум винтов сторожевика справа десять! — крикнул Малько.

Полным ходом, вскинув пенные буруны, на лодку шел сторожевик, — наверно, заметил перископ и шел на таран… или хотя бы сбить с боевого курса…

— Товсь!

Уже слышали в отсеках: чух-чух-чух-чух… будто паровоз приближался… Пеленг не меняется (докладывал Малько), — значит, столкновение неминуемо, если… если Толоконников хоть на какие-то секунды запоздает…

— Пли!

Резкий удар сжатого воздуха, торпеда вышла. Теперь ныряй, боцман! Медленно, страшно медленно ползла стрелка глубомера. А сторожевик — уже почти над головой, корпус лодки содрогается от тяжкой работы его винтов. Неужели протаранит?..

Десять метров… двенадцать… пятнадцать…

Успели нырнуть!

Теперь сторожевик пусть хоть пляшет над головой, плевать!