В плену Левиафана - Виктория Платова

Расщелина спасает маленькую колонию цветов, защищает от ветра, что дует постоянно. Точно так же сама Виктория спасает Нанни — самим фактом своего существования. «Если с тобой что-нибудь случится, — сказала она на прощание, — я умру». И никакого надрыва не было в ее словах, никакого преувеличения, она действительно умрет. А если не будет на этом свете их двоих — кто позаботится о маленьком сыне?

— Не волнуйся, любовь моя, — ответил Нанни. — Там, куда я отправляюсь, мне ничего не грозит. Это тихое место.

— Ты и про Тунис говорил то же самое.

— Я не вру тебе.

Это действительно тихое место. Настолько тихое, что Нанни иногда кажется — о них позабыли. А ведь большая война идет совсем рядом, крупные города все еще бомбят, британо-американские войска заняли южную Италию и теперь продвигаются к северу. Не слишком быстро, кампания то и дело останавливается из-за погодных условий и из-за каких-то других, неведомых лейтенанту, причин. Вроде бы большие силы были переброшены в Грецию, но успеха итальянской армии это не принесло: сводки, которые приходят оттуда, совсем неутешительные. К тому же активизировались партизаны, хотя ни одного партизана Нанни пока не видел. Как не видел ни одного немца в радиусе десяти километров, а ведь немцы — их союзники, Италия наводнена немецкими частями. Лейтенант знал кое-кого из немцев по Африке, они скептически относятся к боевому духу итальянцев и как вояк их и в грош не ставят.

Сволочи. Неблагодарные скоты.

Завидную активность проявляет лишь авиация, она редко оставляет в покое небо над горами. Все в их маленьком подразделении молча радуются такому повороту дел, надеясь отсидеться здесь до самого конца войны, каким бы он ни был.

Понятно, каким.

Все надеются отсидеться. Все, за исключением Барбагелаты, иногда изрекающего парадоксальные суждения. Барбагелата утверждает, что сложившееся положение развращает солдат. Притупляет внимание, снижает боевые характеристики и в результате скажется самым пагубным образом в минуту опасности.

— А если такая минута не наступит? — резонно вопрошает Нанни.

— Я бы на это не рассчитывал, лейтенант. Праздная жизнь порождает праздные мысли. А от них и до дезертирства рукой подать.

— Иногда оно бывает оправданным, — эта крамольная мысль, вывалянная в белом порошке, с некоторых пор не покидает лейтенанта.

Барбагелата смотрит на него с жалостью:

— Нет. Дезертировать — все равно что предать. Тех, кто останется.

— Ты не уверен в людях, Барбагелата?

— Я слишком хорошо их знаю, лейтенант. Людскую природу, я имею в виду.

— Но в себе ты уверен?

— Командир-то — вы.

Вечно он отступает в тень, Барбагелата. Прячется под навесом лейтенантских нашивок Нанни. Он как будто призван сеять в Нанни сомнения. Такого не было в Тунисе, там они с фельдфебелем понимали друг друга с полуслова и смотрели на все происходящее со сходных позиций. Теперь у Нанни то и дело возникают разногласия с Барбагелатой, но им обоим хватает ума не выносить их на всеобщее обозрение. Правда, последние слова Барбагелаты привели лейтенанта в самое мрачное расположение духа. Вдруг решит дезертировать не кто-нибудь, а Селеста? Тогда Нанни будет надолго отрезан от спасительного порошка. В последний раз Селеста вернулся на шесть часов позже, чем обещал. Что, если в следующий раз он не вернется вовсе? Хорошо бы прикомандировать к Селесте кого-то более ответственного, того же Альберто Клеричи… Чушь! Эта мелькнувшая в сознании мысль даже не праздная — преступная! Неизвестно, какие делишки обстряпывает Селеста на равнине и захочет ли он поиметь кого-то в сопровождающие. Да и попробуй объясни простодушному Альберто смысл всех этих отлучек — за подобное недолго и под трибунал загреметь.

Зависимость от Селесты еще хуже, чем зависимость от порошков, она угнетает лейтенанта, делает его желчным и раздражительным. Кроме того, его мучает тот факт, что из их отношений с Барбагелатой незаметно ушли теплота и доверительность. Взять бы да рассказать обо всем давнему проверенному другу! Но это означало бы признаться самому себе, что скатываешься в пропасть и перестаешь быть человеком, на которого можно рассчитывать.

— Было бы неплохо, если бы нас перебросили, лейтенант. Ничего об этом не слышно?

— Ничего.

— А что говорят об обстановке в целом?

— Тебе лучше знать, что говорят об обстановке. Тебе лучше знать, какая она вообще.

Это — чистая правда. Барбагелата бывает внизу, в долине, намного чаще, чем все остальные: время от времени он отправляется за провиантом к местным жителям. Как правило, его сопровождают пара человек из числа стрелков; Селеста, гуляющий сам по себе, участвовал в этих мини-экспедициях лишь однажды. Там же, в К., Барбагелата забирает почту для взвода, а с начальством связывается уже сам лейтенант — по рации.

После возвращения фельдфебель, как правило, бывает немногословен. И о настроениях в долине он высказывается скупо: все только то и делают, что ждут. Ждут, когда здесь появятся войска противника, к которому, впрочем, нет особой ненависти. Ждут, когда армию распустят по домам (стали просачиваться и такие слухи). Непонятно лишь, кто сделает это раньше — англо-американцы или немцы. Ждут, когда все — в том числе и немцы с англо-американцами — закончатся, и изредка выспрашивают об этом самого Барбагелату, который в их сознании представляет военное командование и чины не ниже генеральского.

Косные люди.

Деревенщина, что с них возьмешь? Впрочем, один неглупый человек в К. все же имеется. Некто Тавиани, молодой парень, исполняющий функции начальника полиции, Барбагелата отзывается о нем в превосходных степенях. Из-за астмы он в свое время был освобожден от призыва в действующую армию, что можно считать благом для крошечного городишки: не далее как в прошлом году Тавиани обезвредил двух диверсантов, и случаев краж на подведомственной ему территории почти не случалось. Что уж говорить о более серьезных преступлениях!.. Правда, в тот единственный раз, когда за фельдфебелем увязался Селеста, произошла небольшая стычка между альпийским стрелком и молодым полицейским. Хотя и пресеченная вовремя, она оставила в душе Барбагелаты неприятный осадок. О чем тот не преминул сообщить лейтенанту. А заодно передал последние слова, сказанные Тавиани: «Держись подальше от К., сукин сын!»

«Сукин сын», конечно же, относится к Селесте.

— Вы бы поговорили с ним, лейтенант.

— С Селестой? — удивился Нанни.

— С полицейским. А заодно узнали бы, когда Селеста успел нагадить в долине. И что такого он совершил.

— Что же ты не поговорил? Ты ведь умеешь располагать к себе людей, Барбагелата.

— Я пытался, но мне этот Тавиани не сказал ничего. Вы — старше по званию и ближе к Тавиани по возрасту. Может быть, у вас получится.

— Мне кажется, ты придаешь излишнее значение пустякам.

— Не думаю. Тавиани — не тот парень, что будет поднимать шум из-за пустяков. Паршивая овца все стадо портит, и мне бы не хотелось, чтобы из-за одного прохиндея нас всех считали врагами.

— Мы не враги, — Нанни и не заметил, как начал злиться. — Враги — по другую сторону фронта. А мы — такие же итальянцы, как и все эти дровосеки. Мы их защищаем…

Барбагелата саркастически улыбнулся, и это вызвало у лейтенанта новый приступ злости:

— Мы их защищаем, да!

— Но кое-кто успевает при этом обстряпывать свои грязные делишки.

— Если этому твоему Тавиани что-то не нравится, он может написать рапорт. Пусть приезжают люди из его ведомства. Приезжают и разбираются. А пока это больше похоже на сведение личных счетов.

— Тавиани — не тот парень, чтобы сводить личные счеты. Да еще в такое время…

— Что же ты заладил — Тавиани, Тавиани…

— Просто хочу, чтобы вы разобрались в ситуации.

— А ты не думаешь, что два молодых человека просто поссорились из-за девушки? Война не отменяет человеческих чувств.

— Сомнительно, — Барбагелата как будто призван расшатывать нервную систему Нанни. — Ваш любимчик отлучается вовсе не в К. Разве не так?

Вот они и подошли к самому главному. Фельдфебель дал ясно понять, что причина зависимости лейтенанта от рядового ему известна. И он в курсе передвижений Селесты — если не всех, то некоторых. И почему ему было не принять наскоро сочиненную, утешительную версию Нанни: конфликт из-за девушки? Ничего сверхъестественного или невозможного в этом нет: Селеста красив той порочной красотой, которая всегда привлекает нестойкие женские сердца. Женщина, скорее, влюбится в обаятельного проходимца, чем будет сохнуть по пресному и скучному человеку с принципами. При всем своем презрении к женщинам Селеста умеет неподражаемо волочиться за ними. Какие небылицы он рассказывает им о себе, одному богу известно, но большинство писем, которые Барбагелата приносит из почтового отделения городишки, адресовано именно Селесте. Иногда Селеста читает их вслух, снабжая самыми нелестными комментариями, — под неумолчный гогот молодых здоровых мужчин. Лейтенанта он при этом почти не стесняется, как будто Нанни — пустое место. Единственный человек, который еще может как-то окоротить негодяя, — фельдфебель. При нем Селеста старается помалкивать и держать язык за зубами. В такие минуты Нанни даже завидует Барбагелате. И презирает себя. Вот и во время того разговора с Барбагелатой он презирал себя, зная, что не сделает ровным счетом ничего в ущерб поставщику морфия. Он не станет общаться с полицейским, разве что тот поднимется сюда с какой-нибудь официальной бумажкой. Но вряд ли у Тавиани есть эта бумажка.