Враг империи - Диана Удовиченко

Я ухмыльнулся в ответ на его воззвания. А парень—то искренне меня ненавидит! В отличие от жрецов жюри, которые, похоже, знали, что здесь происходит ловкая инсценировка. Фанатик, однако. Самый опасный человеческий тип. Слепое, безотказное орудие в руках негодяев. Такие как он во имя возведенной в абсолют идеи не остановятся ни перед чем. Им все равно, кого убивать – женщину, старика, ребенка, и сколько будет этих убийств – лишь бы шло на пользу делу, которому они посвятили жизнь. Они не испугаются и собственной смерти, еще и за честь будут считать. Еще бы: умереть за идею – великое счастье! Ими очень легко управлять, достаточно лишь сказать правильные слова и умело вдохновить фанатиков на свершения. Они отличные исполнители, верные и преданные, и идеальные воины. Любовь к идее притупляет у них чувство физической боли, а порой боль даже причиняет наслаждение. Как правило, такие люди умственно очень ограничены. Могут быть неплохими специалистами в своем деле, но не более того. Высот мастерства они не достигают никогда. Если это не мастерство убивать. Они не читают книг (кроме трудов своих идейных вдохновителей), не любят и не умеют общаться с людьми (кроме единомышленников). Фанатики не способны испытывать любовь (если речь не идет о любви к пресловутой идее). Сострадание им тоже чуждо. Это ущербные существа, неумные и не имеющие жизненных интересов. А часто – обиженные в детстве и оттого тихо ненавидящие весь мир. Если у вас в семье растет ребенок, любите его! Рассказывайте ему о чудесах окружающего мира, читайте книги, пойте колыбельные на ночь, разговаривайте с ним. И главное, сделайте так, чтобы малыш знал: он нужен и любим. Любовь дарит чувство защищенности и уверенности. Я—то знаю, о чем говорю… У меня целых пять лет этого не было.

Пока я размышлял таким образом, судьи за столом лениво перешептывались. Наконец Падерик спросил:

– Сын мой, признаешь ли ты себя виновным в преступлениях, в которых тебя обвиняют?

– Нет, – спокойно ответил я. А чего уже волноваться—то было?

– Не хочешь ли ты покаяться в грехах во имя спасения своей души?

– Нет.

– Покайся, сын мой, Луг милостив.

– Нет.

– Рассмотрев все свидетельства и доказательства, суд признает Рика Сайваара виновным во всех заявленных обвинением преступлениях, – рожа Великого отца стала злорадной. – И приговаривает его к казни через сожжение на костре. Приговор будет приведен в исполнение шестого числа месяца Луга, в девять часов утра, на площади Семи королей.

Вот и все. Теперь точно все. Я не мог понять, что чувствую теперь, когда моя участь решена, и обратной дороги нет. Ни страха, ни паники не было. Приговор не стал неожиданностью, я и не надеялся, что он будет иным. Но после его произнесения что—то изменилось в душе. Там поселилась сосущая тоска, а еще сожаление. Сожаление о том, чего я не сделал – по лени, невнимательности, забывчивости, невозможности или просто потому, что время еще не пришло. Я не обеспечил дядюшке Ге спокойную старость, ни разу не сказал старику, как он мне дорог, и не поблагодарил его за то внимание и родительскую любовь, которые он мне подарил. Я не достиг высот в каком—либо мастерстве и не успел стать уважаемым человеком. Наверное, никто не скажет после моей казни: «А он был хорошим парнем!» Ну, может, только дядя и мастер Триммлер. Я не сумел прожить такую жизнь, чтобы у людей нашлась достойная тема для поминальной речи. Я никогда не любил по—настоящему, так, чтобы дух захватывало, чтобы умереть за нее было не жалко! Я не увижу своего ребенка. Свою дочь. Никогда не узнаю, какие у нее будут глаза, улыбка, смех…

При мысли о дочери во мне всколыхнулась протестующая веселая злость. Да что ж ты, Рик? Ведь еще не у столба стоишь! Мало ли что может произойти за ночь! Надейся, надейся до последнего и даже на костре не теряй веры в лучшее! Мужик ты или нет? Мы еще пободаемся!

Стражники ухватили меня с двух сторон и потащили вон из зала. На улице мне опять завязали глаза и транспортировали назад, в Счастливое местечко. Когда за мной захлопнулась дверь камеры, я подошел к стене и дотронулся до сырого камня. Может быть, хоть часть зелья была смыта влагой? Я попытался сотворить какое—нибудь, хоть самое простенькое, волшебство. Ничего не получилось. Антимагические заклятия, наложенные на камеру самыми искусными чародеями Совета, были слишком мощны. Я лихорадочно искал пути к спасению, отказываясь верить, что их просто не существует, перебирал в сознании различные виды магии – ничего на ум не приходило. И вот когда я уже махнул рукой и решил выспаться напоследок (говорят, конечно, мол, после смерти все отоспимся, но сильно сомневаюсь, что такой сон приносит удовольствие), меня посетила знатная мысль. А что, если попробовать пройти сквозь стену? Ведь смог же я у изначальных преодолевать толстенный слой Солнечного камня? Может быть, магия древнего племени неподвластна охранным зельям и заклятиям? Так… как там учил меня Райл? Собраться, сосредоточиться. Сделать глубокий вдох. Поверить в себя. Не сомневаться в результате… Не сработало. Все же маги Совета знали свое дело туго. Я ощутил, как стена отторгает меня. Печально. Собрался было сесть на солому, но ощутил, как что—то держит меня за кончики пальцев. Попытавшись пошевелить скованными руками, понял: пальцы застряли в стене! Значит, я угодил рукой в то место, где зелье смыла сочащаяся из камня влага. Чтобы освободиться, пришлось попотеть. Выдернув пальцы из стены и оставив внутри камня полоски содранной с них кожи, я принялся разглядывать и ощупывать скользкую поверхность, пытаясь обнаружить наиболее сырое место. Нашел. Ближе к углу вода лилась по стене крошечными струйками, соединявшимися между собой и снова разбегавшимися от соприкосновения с неровностями и шероховатостями. Еще одна попытка. На этот раз я ввинтился в стену почти целиком, но вдруг меня отшвырнуло назад, я споткнулся о постылые кандалы и растянулся на полу, сильно ушибив локоть и чувствительно приложившись затылком. Значит, дело не только в зелье на стенах, но еще и в заклятиях, наложенных на саму камеру. Скорее всего, они гасят любые виды волшбы. А учитывая, что я считаюсь в Совете человеком непредсказуемым, полным сюрпризов и склонным к преступной деятельности, волшебники постарались как следует. Может, даже какие—нибудь экспериментальные чары наложили. Я уселся на соломе и решил посвятить оставшееся до казни время воспоминаниям и раздумьям. Где—то я слышал, что человек перед смертью перебирает в уме все события своей жизни, прощается мысленно с близкими, анализирует собственные поступки… Ничего такого в голову не шло. Душу бередила боль за товарищей, пострадавших из—за моей миссии, оказавшейся никому не нужной. Грызло беспокойство за тех, кто еще может попасть в поле зрения храмовников и магов. И еще в сердце крохотным огоньком снова затеплилась вера в то, что я не погибну. Называйте это как хотите: глупость, упрямство, надежда, интуиция… Я знал точно: мое время еще не пришло. Вопрос в том, знают ли это те, кто собрался меня казнить? В конце дня тюремщик принес грязную миску с воняющим рыбой месивом, в котором просматривались чешуйки и плавники, и кувшин с водой. Изучив свой ужин, я решил, что вполне могу себе позволить его не есть. Жить оставалось не так много, и на эти последние часы сил хватит. А если мое предчувствие верно, и я останусь в живых, найду себе еду поприличнее. Маленький лучик в окне погас, и я решил поспать. Закрыл глаза, но сон не шел. Перед внутренним взором мелькали лица друзей, врагов, картины прошлых сражений. Я снова уселся на соломе. Что за мука? Скорей бы наступило утро. Хоть бы оно никогда не наступало…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});