Утешительная партия игры в петанк - Анна Гавальда

Рассказывал ей об Анук, о своей семье, о Лоранс, о профессии, об Алексисе, о Нуну, признался, что полюбил ее с первой же минуты, у того огромного костра, что так и не отдал брюки, в которых был тогда, в химчистку, чтобы сохранить в карманах опилки, оставшиеся у него после ее первого рукопожатия.

Впрочем, полюбил не только ее. Но и ее детей тоже… Да, ее, потому что все эти дети — они ее, и хоть она и не хочет это признать, но какие бы они ни были разные, все они на нее похожи… Абсолютно такие же, удивительно sparky.Боялся, что будет слишком взволнован и возбужден, не сможет с ней заниматься любовью так, как представлялось ему в мечтах, но все ее ласки, признания, слова… Да и бутылка пошла впрок, и нотки меда и цитрусовых, такие же, как в той, первой…

Его жизнь, его история… Наконец он излил душу и любил ее соответственно. Честно, в хронологическом порядке. Сначала, как неуклюжий подросток, потом как прилежный студент, потом, как молодой амбициозный архитектор, потом, как перспективный инженер, и наконец, и это было лучше всего, как сорокасемилетний мужчина, отдохнувший, обритый и счастливый, покоривший высочайшую из вершин, о которой никогда и не помышлял, так что тем более не мог и мечтать, и никакого тут флага ставить не нужно, только тысячи поцелуев встык, и вот она самая ценная из его формочек.

Ее тело. Крошить. Кусать. Лакомиться. Как она захочет…

Почувствовал, что ее рука ищет его, закрыл блокнот и убедился, что не ошибся в перспективах…

— Кейт?

Он только что открыл дверь.

— Да?

— Они все здесь…

— Кто?

— Твои собаки…

— Bloody Hell[348]

… И лама тоже.

— Оооо-о-о… — стоны из-под одеяла.

— Шарль? — услышал он ее голос у себя за спиной. Он сидел на траве. Ел персик цвета утреннего неба.

— Да?

— А ведь так будет всегда…

— Нет. Будет еще лучше.

— Нам не дадут поко…

Не успела закончить фразу. Впилась в губы со вкусом персика.

12

— Ну что..? Нашел свой клевер-четырехлистник?[349]

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто так, — усмехнулась Матильда. Она сидела на подоконнике.

— Мы вроде завтра уезжаем…

— Мне надо ехать, но ты можешь остаться еще на несколько дней, если хочешь… Кейт подбросит тебя на вокзал…

— Нет. Я поеду с тобой.

— А ты… Ты не передумала?

— Насчет чего?

— Насчет твоих условий опеки и проживания.

— Нет. Поживем-увидим… Я приспособлюсь… Это мой отец, боюсь, окажется не у дел, но ничего… я даже не уверена, что он заметит… А мама… Нам обеим так будет лучше…

Шарль на пару минут отложил свои бумаги и повернулся к ей:

— Никогда не могу разобраться, когда ты говоришь серьезно, а когда выпендриваешься… Догадываюсь, что тебе сейчас нелегко, и твоя веселость кажется мне подозрительной…

— А что я, по-твоему, должна делать?

— Не знаю… Могла бы на нас обидеться, например…

— Да я смертельно на вас обижена, можешь не сомневаться! Вы гады, эгоисты, обманщики. Как и все взрослые… К тому же я страшно ревную… Теперь у тебя куча детей помимо меня и ты вечно будешь торчать в деревне… А некоторые вещи из интернета не скачаешь…

— А что Сэм поедет с нами, тебя это не напрягает?

— Неа. Он прикольный… И потом, мне любопытно увидеть, как этот парень будет смотреться во дворе Н4.[350]

— А если ничего не получится?

— Что ж, тогда и будешь рвать на себе волосы… Хи-хи-хи.

Всем домом пошли провожать их до вокзала, Кейт уже не нужно было исчезать, чтобы попрощаться с Шарлем: на следующей неделе он вернется за своим постояльцем.

Спровадил ребятню, снабдив их мелочью около автомата с конфетами, схватил свою возлюбленную за шкирку и поце…

«Ваааууу», раздалось со всех сторон, Шарль отпрянул, чтобы они замолчали, но Кейт снова прильнула к его губам, погрозив кольцом тем, кто видать забылся.

— Фигня, — насмешливо заявил Ясин, — американцы из книги рекордов Гинесса целовались без остановки тридцать часов пятьдесят девять минут.

— Не волнуйся, мсье Картошка. Мы еще потренируемся…

13

Своей стрижкой «под ноль» Шарль произвел сенсацию. Вернулся загорелый, располневший, поздоровевший, вставал рано, работал легко, предложил Марку взять его на постоянную работу, записал Самюэля в лицей, купил кровати, письменные столы, отдал комнаты детям, а сам разместился в гостиной.

Спал на диван-кровати 0,9 в ширину и страдал, что слишком много места.

Имел продолжительную беседу с мамой Матильды, она пожелала ему удачи и спросила, когда он заберет свои книги.

— Судя по всему, ты всерьез занялся интенсивным животноводством?

Не знал, что ответить. Повесил трубку.

Улетел в Копенгаген и вернулся через Лиссабон. Начал готовить почву для нового вида деятельности: вместо тендеров, волокит и ответственности — консалтинговые услуги. Каждый день рисовал ей письма и приучил ее подходить к телефону.

В тот вечер трубку сняла Хатти:

— Это Шарль, у вас все в порядке?

— Нет.

Еще ни разу не слышал, чтоб эта сорвиголова жаловалась.

— В чем дело?

— Большой Пес умирает…

— Кейт дома?

—Heт.

— А где она?

— He знаю.

Отменил все встречи, взял у Марка машину и посреди ночи нашел ее съежившуюся у ее плиты.

Пес мог только хрипеть.

Он подошел к ней сзади и обнял. Она дотронулась до его рук, не оборочиваясь:

— Сэм уезжает, тебя никогда не будет дома, и вот и он тоже меня бросает…

— Я здесь. Это я, у тебя за спиной.

— Знаю, прости…

— …

— Его надо отвезти к ветеринару, завтра…

— Я отвезу.

Он так сильно сжимал ее этой ночью в своих объятиях, что сделал ей больно.

Специально. Она ведь говорила, что не хочет плакать из-за собаки.

Шарль смотрел, как в шприце убывает лекарство, думая об Анук, почувствовал, как сухой нос омертвел у него в руке, и позволил Сэму донести пса до машины.

Самюэль плакал, как ребенок, и рассказывал ему, как однажды пес спас Алис, вытащив ее из реки… Как в другой раз сожрал жареную утку… А потом — всех живых уток… И как он по ночам охранял их, и как спал, растянувшись у двери в гостиной, когда они были там, чтобы прикрыть их от сквозняка…

— Кейт будет тяжело, — прошептал он.

— Мы же ее не бросим…

Молчание.

Как и Матильда, Сэм не питал особых иллюзий насчет взрослых…

Если бы не его горе, Шарль бы ему сказал. Как физическое и юридическое лицо со всей своей десятилетней ответственностью. В шутку, конечно, и добавил бы, что готов каждые десять лет латать их мост, чтобы они дрейфовали в пределах его досягаемости.

Но Сэм без конца поворачивался назад, чтобы удостовериться, что главный Тотем его детства удобно устроен на заднем сиденье, и сморкался в рубашку отца, которого едва помнил.

В общем, из приличия промолчал.

Они вместе вырыли яму, пока девочки писали эпитафии. Место выбрала Кейт.

— Давайте положим его на холме, оттуда он будет нас… простите, — плакала она, — простите…

Пришли все дети, что бывали здесь летом. Все. И Рене тоже, он даже надел пиджак.

Алис зачитала коротенький трогательный текст, что мол чего ты только ни вытворял, но ты ведь знаешь, мы никогда тебя не забудем… Потом настала очередь…

Все обернулись…

К ним на холм взбирался Алексис с детьми.

Алексис. С детьми. И с трубой.

…очередь Харриет. Которая не смогла произнести свою речь до конца. Сложила бумажку, разревелась: Ненавижу смерть.

Дети бросили в яму кусочки сахара, потом Самюэль с Шарлем принялись ее засыпать, и пока они налегали на лопаты, Алексис Ле Мен играл.

Шарль, который до сих пор просто работал могильщиком, уважая и понимая их горе, которого не мог разделить, остановился.

Прикрыл лицо рукой.

Капли… пота застили глаза.

Совсем забыл, что Алексис может так плакать.

Вот это концерт…

И только для них…

Вечером в конце лета…

Над ними кружили последние ласточки…

На холме, возвышающемся над величественным пейзажем с одной стороны и пережившей Террор фермой с другой…

Музыкант играл с закрытыми глазами и тихонько раскачивался взад-вперед, словно от дуновения звуков — порождаемые им они уносились к облакам.

Вызов. Баллада. Соло мужчины, который бросил играть с тех пор, как перестал греть на огне чайные ложки, и теперь воспользовался смертью старого пса, чтобы оплакать всех, кого потерял в жизни…