Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич - Андрей Гришин-Алмазов

   — А имя, имя энтого князьца, што спас русских? — спросил царь. Он сидел, оперевшись правой рукой на подлокотник кресла. В этот миг он очень походил на своего отца. Такой же крупный, те же огромные глаза, смотревшие на собеседника внимательно и строго.

   — Его нет в грамоте, — ответил дьяк Воскобойников.

   — Жаль. Имя возмутителя сообщили, а хто утишил бунт, нет. Жаль. Отпишите и спросите, как его зовут, и от моего царского имени пусть того князьца наградят чем ни есть. Деньгами, пороховым припасом, новым ружьём.

   — Хорошо, государь. Всё сполним.

   — Ну што тама ещё? Читай.

   — А энта грамота из Красноярска, государь, от воеводы Загряжского. — Дьяк придвинул грамоту ближе к глазам. — Инглизы Томского уезда, озлясь, ударились в разбой и измену, против них мы выслали конных казаков, которые побили разбойников, отобрали у них награбленное, потеряв при этом пятерых своих. Большая толпа тех бунтовщиков пришла под Красноярск. Не сумев одолеть город, они сожгли шестнадцать окрестных деревень, перебив многих жителей. На подмогу инглизам пришли тувинцы, энто озлило детей боярских, стрельцов и казаков. Они вывели за город тувинских аманатов[151] и на глазах родственников расстреляли их, никого не жалея.

   — Убити безоружных ума не надоть. Большая часть из них — дети князьков, и неизвестно, чьи отцы принимали участие в бунте, а чьи нет. Отпишите, штобы убивали лишь в самых крайних случаях, и только когда точно доказано, что их родственники участвовали в кровавых делах. Што ещё пишут?

Дьяк схватил другую грамоту:

   — Ещё Загряжский отписал, што, из Китая возвращаясь, прибыл к нему отправленный государь Алексей Михайловичем посол Никола Спафари, а с ним глава пограничной китайской стражи, и с тем главой о пограничных межах усё было ж обговорено через толмача. И много тому толмачу песцовых шкурок дадено. После чего тот глава отбыл до своих земель. А посол Спафари последовал далее в Москву.

   — Он прибыл? — Государь насторожился. Он знал, что Спафари служил Матвееву, и Милославские могли убрать его прямо по дороге.

   — Гонец опередил его у Тобольска, ожидаем со дня на день.

   — Аки прибудет, сразу приведите ко мне. А лучше пошлите князя Петра Мещёрского со стрельцами к нему навстречу, пущай обережёт его от разбойных людей. А тебе, боярин Богдан Матвеевич Хитрово, придётси перечитати все энти дела по Сибирскому приказу и подготовити прошение, што срочно надоть содеять и чем помочь сибирским воеводам.

Государь встал и удалился из палаты. Дума отпускалась на дневной отдых.

Скучно и душно. Узкое оконце открыто во всю ширь, но от этого ничуть не легче. За окном белёсое, словно выцветшее от жары, небо. Внизу невидимая звенит, скрипит, бранится, хохочет многоголосая Москва. И если бы не эти привычные звуки, то можно сойти с ума. Царице Наталье Кирилловне двадцать пять лет, и она мать троих детей, уже более двух лет вдова. А тело молодое, и хочется жить, а как, когда за каждым шагом смотрят, наблюдают во все глаза, ждут, когда споткнёшься. А тут ещё младшая дочь заболела, на улице жара, а она горит, как в простуде. Милославский с Софьей посмеялись, мол, летом не болеют, может, у самой царицы какая болезнь приключилась. Вместо лекаря аптекаря прислали. А Петруша, сынок, как будто что чувствует, от сестрёнки не отходит. А на нём кафтанчик, братцем-государем дарённый, из «белого атласу, алой объяри, на соболиных пупках, с запонами, низанными жемчугом, с серебряными кистями, а пуговицы изумрудны на золотых заклёпах». Но не радует Петра тот кафтанчик. Привык он трёхлетней Федорой командовать, а нынче командовать некем, в жару сестрёнка. И Наташенька тоже сидит, на сестрёнку смотрит. И боится царица Наталья Кирилловна, что дети заразятся, но от сестры отогнать их не может, сердце не даёт.

А тут ещё князь Иван Михайлович Милославский под братьев её подбирается, в невиданном обвинить хочет. Будто бы они затевали заговор с целью убить государя. От всего этого выть хочется, но нельзя, и дети, и братья, и те вельможи, что при её дворе, все на неё смотрят. На неё да на маленького Петрушу. Для многих он как надежда на возвышение. Правда, таких вельмож горстка.

Дверь открылась, и в покои вошёл званный ею Фёдор Юрьевич Ромодановский. Царица подозвала его ближе и допустила до руки. Они разговаривали тихо, вполголоса, никто не слышал о чём. Лишь Пётр крутился у ног матери. После чего незаметно исчез, выйдя тайным ходом, о коем братец ему поведал, и ближними переходами пробрался в покои брата-государя. Их разговор остался тайной, но утром на следующий день государь Фёдор Алексеевич объявил, что он не хочет уподобляться царю Ивану Грозному, и коли будут казнены братья Нарышкины, он не сможет смотреть в глаза царице Наталье Кирилловне, что оба брата лишаются всех должностей и званий и отправляются под опеку своей царственной сестры, а сыскное дело по ним прекращается.

После этого объявления было заметно, как изменился в лице боярин Милославский. Царевна же Софья в тот день рвала и метала. По её приказу было выпорото полдюжины слуг, а двое выгнано взашей.

Пустота опять заполняла душу Андрея Алмазова. Он завидовал брату Семёну, который был загружен работой в Посольском приказе и вместе с Тяпкиным и Ивановым готовил новый договор с Польшей. Андрей попытался помириться с сестрой Лариной, но та не впустила его в дом, разозлившись, он уговорил сотника Соловьёва нести за него службу и, выставив ему в честь этого обильный стол, отбыл в Вологду. Почему именно туда, он и сам не знал, но туда его тянуло какой-то неведомой силой.

Взяв с собой спасённого когда-то и впоследствии крещёного татарина Василия, тридцатого июня он покинул Москву, выехав разодетым барином. Он ехал на самой высокой своей лошади, в самом лучшем кафтане, при сабле в серебряных ножнах, как будто напрашиваясь на то, чтобы на него напали разбойники и ограбили. Как бы выпрашивая: «Ну, намните, намните мне бока». Однако без всяких приключений на следующий день под вечер Андрей достиг города.

Вологду нельзя было спутать ни с одним другим городом. Да, резные ставни, резные украшения есть везде, но здесь они есть даже у последнего нищего. Резьба по дереву — промысел вологодцев. Да купечество перевозит товары между югом и севером, от Архангельска до Астрахани. Но не каждый в Вологде купец, остальным тоже жить чем-то надо. Да вологодские лодейщики поднимаются по Северной Двине и спускаются по Волге, служа между ними волоком, но не каждый в Вологде и лодейщик. Люд весь разный, но работящий.

Остановился Андрей в доме купца Анохина, у которого скупал сукно почитай уже лет десять. Дорогому гостю отвели всю угловую часть дома. А перины застелили, кажется, мягче и не бывает. С дороги Андрей уснул почти сразу, не ужиная, и проспал долго, часов до десяти утра. Завтрак был сытен, с обилием мясного. Пост кончился. Второго июля самый мясоед. Андрей только приступил к завтраку, а в это время в окошках потемнело. Не долго думая, он выскочил на улицу. Впоследствии до конца своей жизни он говорил, что «зрил силу Господню». Огромная грозовая туча, чёрная как ночь, от края до края, медленно ползла на город, закрывая собой свет. Вся природа притихла, в небе не было ни одной птицы. Туча всё больше заполняла небо и высвечивалась тёмно-фиолетовым светом. И тут прозвучал первый раскат грома. Он оглушил Андрея. Люди, бросившись по домам, закрывали ставни, двери, запирали ворота. Ветер налетел шквалом, ломал деревья, ветки, выворачивал незакрытые калитки.

Андрей, прижимаясь к забору, прошёл к близстоящей церкви и, увидев, что она не закрыта, поднялся на колокольню. Здесь ветер был ещё сильнее.

Первые огромные капли ударили по крышам, и тут же ливень обрушился стеной, а туча окончательно закрыла небо. Молнии прорезали тьму, рассекая небо напополам. Ветер неистовствовал всё сильнее и сильнее, срывая крыши с домов, разваливая овчарни и загоны. Вот молния ударила в огромный дуб и расщепила его на несколько горящих частей, но ливень тут же загасил их. Вот огромную сосну вывернуло с корнем и уронило на дом, что у леса. Земля пропиталась водой. Улицы походили на речные потоки, а грохот от грома был ужасен. Вот новый удар, и молния поразила дом на косогоре. Вспыхивает всё, что может гореть, но тут же огонь заливает ливень. Он не стихает. Вот под напором воды и ветра рухнула крыша ещё одной овчарни, подавив овец. Дома, что в овраге, вода уже скрыла, и те, кто в них жил и оказался дома, наверняка утонули.

Вологда напоминала преисподнюю без огня. Господь карал водой.

Ужас виденного поражал. Андрей стоял на колокольне, привязав себя к решётке, чувствовал, будто находится посреди реки. Казалось, этот день никогда не кончится.

Лишь под вечер ливень и ураган прекратились, и Андрей, отвязавшись от решётки, измождённый вернулся в дом купца Анохина, который, наверное, единственный почти не пострадал в этот день. Всем остальным досталось с лихвой. Всю ночь все церкви в городе служили всенощную и отпевали покойников. Беды было непочатый край.