Кремлевские подряды. Последнее дело Генпрокурора - Юрий Скуратов

А вот теперь скажите, бескорыстно ли действовали руководители Управления делами Президента, заключая с Паколли огромной стоимости контракт на реконструкцию Кремля и Счетной палаты, если всю эту работу в конечном итоге могли сделать российские фирмы, причем намного дешевле?

Главное, что тут трудно придраться к чему-либо с точки зрения закона. Поэтому и взятки выплачивались не зря. Во-первых, платили за сам факт получения подряда. Во-вторых, за превышение стоимости реставрационных работ, причем последнее доказать особенно трудно.

Это мы с Чуглазовым прекрасно понимали и потому решили не воспринимать кремлевские подряды сквозь призму того, что объемы работы были завышены и за счет этого украдены деньги. Делать это было бесполезно хотя бы потому, что замерять объем выполненных в Кремле работ, тем более индивидуальных, где присутствует сложная лепка, золочение – дело очень непростое. Стандартные расценки здесь применять сложно – слишком уж уникален объект. Было понятно, что затраты могут быть объяснены как угодно: один эксперт сказал бы, что данная работа стоит много, другой – что мало, один квадратный метр работ где-то мог «тянуть» на сто долларов, а где-то и на тысячу…

Именно поэтому мы с Чуглазовым отказались от тупикового пути назначения строительных экспертиз и стали исходить только из факта реально проплаченных взяток. Этот подход, как мы потом поняли, оказался единственно правильным, его финальным аккордом стало бы предъявление обвинения всем замешанным в махинации.

В иное, совершенно бесперспективное направление повернул следствие заменивший Чуглазова Тамаев. Занимаясь кремлевскими подрядами «Мабетекса», он стал заказывать многочисленные проверки и экспертизы проделанных в Кремле работ и сразу же увяз в них. Он настолько запутал расследование, что его итоговый вывод о том, что никто и ничего там не украл, удивил лишь самых дотошных и внимательных. Благодаря стараниям Тамаева расследование постепенно зашло в тупик и фактически развалилось.

А вскоре появился и вполне прогнозируемый результат проверки «кремлевских дел» работниками Счетной палаты. Вердикт их был незамысловат: «Сотрудники Счетной палаты не нашли злоупотреблений в ходе реконструкции Кремля». Но что могла определить Счетная палата? Каковы объемы выполненных работ и соответствовали ли они произведенным затратам из федерального бюджета. Поэтому ее сотрудники и проверяли только обоснованность и целесообразность расходования бюджетных средств. Однако финансирование реконструкции Кремля осуществлялось по четырем каналам – это были бюджетные деньги, иностранные кредиты, нефть и векселя, выпущенные Управлением делами Президента. Поскольку Счетная палата не учитывала остальных каналов финансирования, уже изначально их проверка никак не могла считаться объективной.

Позиция Тамаева была просто смешной: во-первых, он утверждал, что Бородин, якобы, вообще обнаруженным в Швейцарии счетом не пользовался (но для закона-то это и не важно!); во-вторых, что нельзя достоверно установить, сам он открывал этот счет или нет, поскольку подпись Бородина точно идентифицировать невозможно. Но это все – детский лепет.

Общеизвестно, что имеется несколько обязательных условий для того, чтобы открыть счет в швейцарском банке: необходимо в банке присутствовать лично, предоставить оригинал или копию паспорта, а также расписаться в документах. При отсутствии любого из этих трех составляющих счет в Швейцарии открыть невозможно. Можно было опросить служащих банка, и они рассказали бы, видели они Бородина в банке или нет. Узнать, какой там существует порядок открытия счетов, а затем в присутствии швейцарского прокурора спросить: «А что, вы этот порядок в данном случае нарушили?». Уверен, что после этого сотрудники банка всю правду выложили бы как на духу.

По имеющимся у меня данным, следствие задавало свидетелям вопросы на эту тему. Показания их были разные, противоречивые… Тем не менее, следователи ничего не сделали, чтобы устранить, снять эти противоречия, столь важные для дела.

Следствие показало, что решение о предоставлении «Мабетексу» подрядов на работы в Кремле принимал Бородин, опосредованно – Ельцин. У Фенини, как я уже отмечал, в записной книжке была обнаружена пометка: «Решать вопросы с подрядами с Бородиным, Ельциным и Черномырдиным». Туровер поведал нам, что еще в Швейцарии Фенини рассказывал ему о «скромном подарке» в благодарность за кремлевские подряды – роскошной броши с бриллиантами и некоторых других «вещицах», которые Бородину от имени Паколли вручили в Москве. Фенини вначале подтвердил этот разговор, но позднее от своих показаний отказался. Тем не менее во время обыска на старой квартире Бородина, которую тот оставил своей дочери Силецкой, эти драгоценности были найдены, факт их изъятия зафиксирован в протоколе и протокол приобщен к делу. Кстати, позднее драгоценности Силецкой вернули, но это уже другой разговор.

Все! Если есть взятка, то не надо никаких замеров, экспертиз Счетной палаты и так далее.

Когда Тамаев говорит, что в деле нет состава преступления, нам остается только в недоумении развести руками.* * *

Не могу не рассказать о следователях, которые вели это сложнейшее дело. Их было трое: Александр Мыциков, Георгий Чуглазов и Руслан Тамаев.

Александр Мыциков был, наверное, одним из самых близких мне людей в Генпрокуратуре. Так же, как и я, Мыциков – выпускник Свердловского юридического института; он занимался политэкономией, а я конституционным правом. Хотя Мыциков заканчивал институт на год раньше меня, мы с ним были активистами студенческого научного общества, и потому регулярно общались. Потом в нашем общении был достаточно длительный перерыв, но когда меня назначили директором НИИ Генпрокуратуры, наши контакты возобновились.

А. Мыциков – очень толковый, один из опытнейших и грамотнейших спецов-юристов. Кроме того, у него большой опыт следственной работы: будучи заместителем прокурора Омской области, он курировал там следствие. При Степанкове возглавлял в Генпрокуратуре Организационно-контрольное управление. Когда пришел Илюшенко, он Мыцикова убрал, сделав начальником ОКУ другого человека. Возглавив Генпрокуратуру, я назначил Мыцикова своим советником (это должность на уровне начальника управления) и, как показало время, не прогадал: мы очень плодотворно работали. С ним можно было ставить и решать любые творческие задачи. Есть работники аппарата, которым творческие задачи никогда не поставишь, потому как они – просто исполнители, а вот Мыциков всегда был готов к их решению. Будучи порядочнейшим и честным человеком, он относился к работе с исключительной ответственностью, переживал и болел за дело.

Следствие по «Мабетексу» Мыциков вел добросовестно и квалифицированно. Он установил хороший контакт со швейцарской прокуратурой, ездил туда по моему поручению. Если читатель помнит, дело «Мабетекс» мы расследовали в конфиденциальном режиме, и аккуратность здесь была важна чрезвычайно. Мы не хотели допустить никаких, даже случайных утечек информации, и достаточно долгое время нам это удавалось.

Мыциков – человек очень осторожный. Настолько осторожный, что это в общем-то хорошее качество стало расследованию мешать. Когда я был отстранен от должности, Тамаев, к которому перешло следствие, повел его совсем в ином русле. Поскольку Кремлем была поставлена задача прекратить следствие, Тамаев начал исследовать обстоятельства возбуждения дела, чтобы найти во всем этом какую-то мою заинтересованность, зацепиться за какие-то мелкие процессуальные моменты.

В свое время мне пришлось наделить Мыцикова полномочиями следователя. Тамаев не знал об этом и стал утверждать, что Мыциков не имел право вести следствие, поскольку не был на то уполномочен. Пришлось разъяснять, что по этому поводу я издал специальное постановление. Одновременно Тамаев начал вызывать на допросы и Мыцикова. Тот встревожился и, как мне показалось, стал опасаться каких-то возможных репрессий. Я его тогда подбадривал, как мог, убеждал, что, дескать, ничего против нас не может быть, мы законов не нарушали. Тем не менее, он был очень расстроен.

Винить Мыцикова в какой-то мимолетней слабости, тем не менее, я не имею никакого права. В свое время и я страдал определенной «мягкотелостью». Жесткость в решениях пришла с годами, с горьким опытом. Недаром Катышев говорил в одном из интервью, что «Скуратов образца 1995–1997 и 1999 годов – это два разных человека». Это естественно: жизнь заставляет быть твердым.

* * *

Я помню, как несколько лет назад Мыциков искренне не хотел, чтобы я поручал ему дело «Мабетекса». Мы оба понимали тогда, чем оно может для нас закончиться. Ведь на кону стояли огромные деньги и карьеры лидеров страны. Мыциков сильно переживал и был удручен фактами, что всплывали в ходе расследования. Несмотря на все это ни своей чести, ни профессионального мастерства и достоинства он тогда не уронил.