«...И ад следовал за ним» - Стивен Хантер

Чарли Хатчисон прямо-таки упивался агрессивностью. Он никогда не уставал повторять остальным, что он убил семнадцать человек, а если у него спрашивали об этом, Чарли готов был рассказывать всю ночь напролет подробности каждой победы, описывая вес и форму пули, место, куда она попала, то, как умирал враг, — быстро, если выстрел оказывался удачным, или медленно, со слезами и мольбами о Wasser и Mama[42], как в случае с несчастным солдатом вермахта, которого старый ублюдок, по сути дела, предал жестокой казни. Этот случай нравился Чарли больше всего.

— Видели бы вы выражение лица этого бедолаги, когда моя пуля тридцать восьмого калибра продырявила ему легкое! Лично я ничего подобного никогда не видел. Казалось, его оглушили обухом. Но он не упал сразу. И дальше начинается самое интересное. Бедняга садится на землю, очень торжественно, словно опасаясь испачкать брюки или прогневить Господа Бога. Ха! Ничего подобного я не видел. Когда мне на границе приходилось подстрелить какого-нибудь мексиканца, он просто плюхался на землю и начинал вопить, обращаясь к своему проклятому католическому богу или еще кому там, кого почитают эти любители фасоли. Но этот немец — вот он ухитрился помереть очень медленно.

Таким Чарли бывал в хорошем настроении. Когда же на него нападала драчливость, что случалось гораздо чаше, он расхаживал по ферме, нарываясь на драку, причем неважно какую, на кулаках или словесную. Его излюбленной жертвой был второй пограничник, огромный молчаливый Билл Дженнингс, еще один проклятый сочинитель (да тут собрались одни писаки!) книг об оружии и охоте. Чарли обожал подкалывать Билла.

— Билл, а ты уверен, что ты действительно представляешь из себя то, что называется человеческим существом? Тебе не надо будет ничего говорить. Не надо будет никого убивать, черт побери. Тебе достаточно будет показать свою рожу, и все враги в страхе разбегутся.

— А может быть, все дело в его репутации, — предположил Элмер.

— Проклятие, из того, что по телевизору показали, как он выхватывает револьвер и всаживает пулю в теннисный шарик, еще не следует, что у него есть репутация — разве что репутация фокусника-покусника. А я имею в виду репутацию убийцы.

— Говорят, что он умеет обращаться с оружием быстрее всех.

— Проклятие, да он похож на чертову мумию. Наш Билл ничуть не расторопнее вон того старика — если, конечно, его удастся разбудить.

В словах Чарли была своя правда. Эд Макгриффин прибыл вместе со своей очаровательной внучкой Салли, которая стала готовить для него отдельно. Предварительно ей приходилось растолочь все продукты и размочить их в молоке, чтобы беззубый старик мог с ними справиться. Но вскоре как-то само собой девушка начала готовить на всех, и мужчины не возражали, в том числе и Эрл, который поражался энергии Салли, ее деловитости и бесконечному терпению. Она успела уже трижды отогнать надоедливого Чарли, справедливо полагая, что у него на уме что-то нехорошее.

Тем временем старик Эд просто сидел в кресле-качалке на крыльце, иногда покачивался, иногда дремал, с выражением умиротворенного спокойствия на сморщенном лице. Он неизменно одевался в костюм-тройку с галстуком и не снимал огромную шляпу, в которой тонула его лишенная растительности яйцевидная голова.

— Этот старик забыл о стрельбе больше, чем ты сможешь узнать за дюжину жизней, Чарли, — заметил Элмер.

— Возможно, это и так, но какой от него толк, черт побери, если он все время спит? Эрл, по-моему, ты был настроен чересчур оптимистически, когда захватил с собой этого старикашку.

— Чарли, именно этот старик первым показал, как надо быстро выхватывать револьвер и делать прицельный выстрел.

— Ха! Эрл, ты начитался книг о Диком Западе и веришь во всю эту чушь!

— Эрл знает, что к чему, — возразил Элмер. — Он убил людей раз в тридцать больше, чем ты. Но только Эрл, в отличие от тебя, не бахвалится этим день и ночь. Насколько мне известно, такие большие медали просто так не дают.

— Я вовсе не ставлю под сомнение, что Эрлу на войне пришлось пережить два-три хороших денька. Но я имею в виду целую жизнь, прожитую в войнах, вместе с оружием, за счет оружия, с быстротой оружия — и так целых тридцать лет. И это я. Вы все только говорите, рассуждаете, пишете книги, как будто вам приходилось заниматься этим. Проклятие, а я — я был там! Я делал все это!

Вдруг послышался влажный чавкающий звук. Это старый Эд сплюнул ту жидкую слизь, которая образовалась в его организме, пока он дремал. Но вот старик очнулся от сна.

— Чарли, если бы ты поменьше говорил и побольше стрелял, на свете не осталось бы ни одного контрабандиста-мексиканца. Однако нам снова и снова приходится иметь дело с контрабандистами, следовательно, ты брехун и пустомеля.

— Дедушка, не говори таких слов! — строго отчитала старика хорошенькая Салли. — Тебе будет очень стыдно, если ты предстанешь перед Творцом, сознавая, что последним, что ты произнес при жизни, были такие обидные ругательства. Тебе придется долго оправдываться перед ним.

— Старик, лучше послушай эту девчонку, — вмешался Чарли, помимо всего прочего, известный дамский угодник, который в последнее время стремился устроиться так, чтобы иметь возможность без помех в свое удовольствие разглядывать девушку. — Уверен, ты не захочешь отправиться на тот свет с богохульством на устах.

— А что касается вас, Чарли Хатчисон, — продолжала Салли, — вы можете выражаться, как вашей душе угодно, ибо ни вежливые выражения, ни упоминания Господа, ни отказ от богохульств не спасет вас от вертела в преисподней, где вас зажарят до хрустящей корочки, словно куриный окорочок, это я вам точно говорю!

Все дружно расхохотались, ибо Чарли был закоренелым грешником, не знающим, что такое раскаяние. Не смеялся один только Джек О'Брайан, поглощенный чтением какой-то очередной мудреной книги вроде «Диалогов» Плутарха или «Размышлений» Марка Аврелия. Джек лишь величественно фыркнул из противоположного конца комнаты, словно эта едкая перепалка умаляла его достоинство, вызывая такое недовольство, что он вынужден был выказать свои чувства.

* * *

Наконец, с небольшим опозданием, прибыл последний из них, потрепанный и помятый. Оди Райан выбрался из спортивного кабриолета с распухшей губой, подбитым глазом и разбитыми костяшками пальцев. Его роскошный ковбойский наряд представлял собой самое жалкое зрелище.

— Оди, где ты был, мальчик мой? — воскликнул Чарли Хатчисон. — Судя по всему, тебе пришлось несладко.

— Не понимаю, почему ребятам в барах постоянно взбредает в голову сбить с меня спесь. Я захожу туда просто потому, что хочу выпить стакан пива, черт побери! Но дважды, один раз в Нью-Мексико и один раз в Теннесси, я натыкался на грубияна, у которого возникало желание помахаться кулаками. Ребята, ни за что не разрешайте помещать свою фотографию на обложку журнала «Лайф»! Ничего, кроме неприятностей, это не принесет!

Значит, Чарли был знаком с Оди. Вероятно, их жизненные пути пересеклись в какой-нибудь Валгалле[43] смерти в долине Сан-Фернандо или в северном Техасе. Но остальные обступили знаменитого молодого киноактера, спеша пожать ему руку. Оди сразу почувствовал себя своим среди людей, которым ему ничего не нужно было объяснять.

Открыв багажник, он достал маленький кожаный чемоданчик и что-то похожее на огромный пистолет-пулемет.

— Ого! Оди, черт побери, а эта пушка зачем? Ты что, собрался охотиться на медведей?

— После войны я выменял эту штуковину на длинноствольный «люгер» во Франции у одного сержанта-танкиста, — ответил уроженец Техаса. — Я думал, возможно, она мне когда-нибудь пригодится, и, похоже, я не ошибся.

— Что это такое, Оди?

— Кажется, немцы называли это Sturmgewehr. Образец сорок четвертого года. По-нашему, «штурмовая винтовка».

— Эти немцы, — заметил Чарли, — у них найдется название для любой гадости, черт возьми!

Оди показал необычную винтовку. Она оказалась на редкость уродливой: штампованный вороненый металл, пластмассовая фурнитура, изогнутый магазин, похожий на банан, выступающий далеко за спусковую скобу. От всей этой штуковины веяло ароматом чуждого, незнакомого будущего.

— Похоже на какой-то гиперболоид, — заметил Элмер. — Чем она стреляет, атомами?

— Нет, сэр, — ответил Оди. — Специальными укороченными патронами.

— Промежуточный патрон калибра семь и девяносто две сотых миллиметра, — объяснил Чарли. — Если бы такие штуковины появились чуть пораньше, сейчас нам бы пришлось вести разговор по-немецки.

— Эта винтовка гораздо удобнее обычного автоматического карабина или моего старого «томпсона», — объяснил Оди. — Точность стрельбы достаточно высокая, и убойная сила неплохая. Это что-то среднее между винтовкой и пистолетом-пулеметом.

— Опять проклятые маленькие пули, от которых нет никакого толка, — пробурчал Элмер.