БП. Между прошлым и будущим. Книга 1 - Александр Половец

Власть должна быть твердой! — убежденно повторил он. — Не жестокой — но жесткой. Она должна опираться не на насилие, но на силу, — уважительно подчеркнул он слово «сила». — А как же иначе? Тогда ведь страдают добропорядочные люди — если какая-то кучка мерзавцев, понимаешь… — не окончив фразы, он, помолчав секунду-другую, продолжил: — Я всегда это считал. Но, вот, к сожалению, Ельцин…. Я уже об этом как-то говорил тебе: существует такая очень интересная формула — русский может поднять единовременно тонну, но он не может каждый день систематически поднимать по килограмму. Ельцин — типичный русский. Вот он в 91-м году поднял тонну, да? — и заснул. И тут началось черт знает что: и фашисты появились, и вооружаться начали, и дошло в конце концов до 93-го года.

Разбудили Ельцина, он встал, поднял тонну — и опять заснул. Ему в телевизионном интервью Эльдар Рязанов говорит: «Борис Николаевич, извините меня, пожалуйста, но я вам задам такой вопрос. Говорят, что вы всегда нуждаетесь в подталкивании — правда ли это?» Что бы сказал на его месте Горбачев, допустим, или какой-нибудь другой деятель? Он сказал бы: неправда, у меня есть твердая линия, и я точно знаю, когда и что делать. А Ельцин ответил: «Да, что делать — меня надо подталкивать!» — Булат рассмеялся. — И мне нравится в нем это умение — признавать свои слабости.

— Но имеет ли лидер России сегодня право на слабости? Нация нездорова — и лекарства могут требоваться жестокие, болезненные…

— Конечно! — согласился Булат. — Тем более — нация, которая привыкла на протяжении нескольких веков жить под палкой… Даже не нация — это неправильно. Это же многонациональная страна. Это — общество больно.

Окуджава был прав — я неуклюже употребил американизм, полагая, что и собеседнику он мог уже стать привычен: нация — народ — общество…

— Возможно — то, что я скажу, выглядит крамолой. Но сейчас, прокручивая в памяти задним числом события последнего десятилетия, думаю, что реальные возможности привести страну к подлинной демократии были упущены при Горбачеве: может быть, надо было не революционным путем, но постепенно вводить страну в демократию?

— Да, приучать надо было. Горбачев, в общем-то, был прав в своей постепенности, но был не прав в структурах, которые он постепенно создавал. У него все вывалилось из рук, и все действовало без него. Он уже ничего не понимал: что нужно, что не нужно… Хотя сегодня я могу сказать, что вижу очень незначительное, но все же движение. Я все время наблюдаю, я вижу это. Россия ничего почти не умеет, поэтому она очень медленно это все осваивает.

С чем пришел, человек?

— Американцы из российской эмиграции с симпатией и сочувствием наблюдают за тем, что происходит в России. Я просто не знаю среди своих знакомых кого-либо, кто говорил бы: «чем хуже — тем лучше!». Люди сопереживают, они надеются, что в конечном счете все образуется — мне кажется, это было заметно и на встречах с теми, кто пришел увидеть Окуджаву, услышать его. Можем мы сегодня со страниц «Панорамы» что-то пожелать, в свою очередь, ее читателям?

— Что пожелать? Прежде всего, я думаю, — при любых обстоятельствах сохранять человеческое достоинство. И здравый смысл… Особенно молодежи, тем, кто переживает самую трудную пору — определения себя, своего места в жизни. Решить, кто ты, для чего ты здесь, определиться. Потому что некто, например, даже не подозревает, что он замечательный краснодеревщик — и он мечтает быть врачом. И будет врачом — но умер в нем гениальный краснодеревщик.

— Стало быть, человек появляется на земле с предназначенной только ему миссией? Или все определяется какими-то его качествами, приобретенными в жизненном опыте, не заданными откуда-то «оттуда»?..

— Видишь ли, если бы я был верующим, я, может быть, и сказал бы, что это ниспослано свыше, что это — предназначение Господне. Может быть… Но так как я неверующий… то есть, не то чтобы неверующий, — быстро поправился он, — ну, нерелигиозный, скажем. Я говорю, что это — сочетание, гармония развития природы и личности.

— И значит, наши качества определяются каким-то совпадением обстоятельств? — продолжал допытываться я.

— Это — тайна…

— Но раз тайна, следует, наверное, признать какую-то силу, которая ее создала и хранит…

— Конечно, конечно. Я считаю, что есть такая сила, для меня это — логика развития природы и общества, логика, заложенная в них и объективная для нас.

— Словом, то, что философы называют Логос… И, выходит, нам остается выполнять его волю — не забывая при этом, что существует еще философская категория, определяемая как свобода воли… Иначе говоря, выбор.

— А самое главное, — добавил Булат, — не прельщаться крайностями. Фанатизм я терпеть не могу. Не только в религии — в обычной жизни. Ненавижу их просто, фанатиков!

Фанатизм — всегда от полуграмотности и от отсутствия здравого смысла. Эти вот крайности — либо красные, либо белые… Либо хорошее, либо плохое…

— Запад как раз от этого лечит. Я знаю многих, кто, пожив здесь даже недолго, год-другой, переменился, научился слушать, обрел способность к толерантности…

— Они, — Окуджава, надеюсь, говорил это и о нас, живущих теперь здесь, — иммунитет имеют, выработали его. Россия этого иммунитета не имеет — против зла, против вот этого всего. Хотя и тут, на Западе, — добавил он, — тоже крайних мнений полно — экстремизма всякого.

— Но здесь это, скорее, маргинальное явление. В России же — общее и возникшее — как раз то, о чем мы сегодня говорили — в результате ее исторического развития. Грустный результат.

— Видишь ли, многовековая палка — большая палка, маленькая, неважно, в особенности страшна сталинская палка — она создала новую психологию. А когда палку убрали — выявилось подлинное лицо… Говорят — ну как же так: раньше у нас была дружба народов, а теперь все воюют. Да не было ее — просто сверху так прикрывалось. А внутри все это было и кипело.

— «Кипел наш разум возмущенный», — не знаю, к месту ли, процитировал я. — Не случайная, наверное, строчка?

— Много чего не случайного… «Закон, что дышло — куда повернул, туда и вышло» — тоже не случайно… Тоже не случайно, — задумчиво повторил Булат. — Или вот — «Веселие Руси есть пити»…

— Ну, это не самое плохое…

— Не самое плохое, но должен тебе сказать: я, как член президентской комиссии по помилованиям, читаю очень много материалов, уголовных в том числе. И я делаю вывод: во-первых, 99 процентов убийств в России происходит на почве пьянки. Один процент — это сознательный бандитизм, а 99 процентов — на почве пьянки. И, во-вторых: 95 процентов всяких преступников — это выходцы из рабочих и из крестьян…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});