Шаг во тьму. Дилогия - Иван Тропов

Правая рука не дрожала.

Я пошевелил пальцами — может быть, я вообще ее теперь не чувствую, но пальцы шевельнулись, и я их чувствовал. Чуть скованные от холода, но вполне слушаются. И холодный руль под ними чувствую. С рукой все в порядке…

И все‑таки я не мог отогнать ощущение, что что‑то очень не в порядке. Надо мной властвовала странная уверенность, что это не тот мир, в котором я вчера ночью потерял сознание.

…тонул, проваливался, погружался куда‑то…

…реальность истончалась, открывая проход тому, что раньше было отгорожено…

Вчера я проваливался сквозь что‑то, а сегодня я провалился. Куда‑то.

Ощущение это было так сильно, что я обернулся. Там была заснеженная поросль, взбиравшаяся вверх. За ней угадывалась полоса, пустая от деревьев. Просека. Все так, как и надо.

И все‑таки наваждение не проходило. Может быть, во всем виноват был первый снег, накрывший мир новым платьем.

Может быть, в этом все дело — в непривычности. Может быть… Но все же меня грызло чувство: что‑то случилось, что‑то не так.

Будто я пропустил что‑то. Упустил нечто очень‑очень важное. И теперь это непоправимо…

Ночью многое пошло не так, как надо, но дело было не в суке и усатом. Не в них. И даже не в том, что я чуть не умер. Не умер же, а это главное! Но было еще что‑то…

Пока я искал ключ, вставлял его в замок и поворачивал, никак не мог отделаться от ощущения, что это не машина, а лишь видимость. Игрушка, снаружи похожая на машину, но внутри такая же пустая, как пластмассовый пупсик. Ключ, конечно, повернется, но толку‑то…

Машина завелась.

Я подал назад, «козлик» проломился сквозь кусты и, рыча от натуги, вздыбился и пошел задом на осыпь. Кусты по бокам расступились, и я затормозил.

Снова навалилось ощущение, что это не тот привычный мир, в котором я был вчера. Я помнил вчерашнюю дорогу — темный коридор между деревьями, темный и черный. Сейчас же — светлая складка в белоснежном лесу.

Слева, за изгибом просеки, прямой участок дороги, метров в восемьдесят. Вон и крыша дома, перед ним арка, сложенная из камня…

Сердце бухнулось в груди и замолчало. Их машины под аркой не было!

Я развернулся, рванул машину туда — я не мог поверить своим глазам! — и, только проехав метров пятьдесят, заметил «ауди». Просто запорошило снегом, и она почти слилась с припорошенными кустами и белой аркой.

Она стояла перед аркой, почти перегородив дорогу. Там же, где ее бросил усатый, когда вмазался задним крылом в правую опору арки…

Но беспокойство не прошло. Я вдруг понял, что машина ничего не значит. Она и должна была остаться. А вот сама сука и ее слуга…

Их трупов не будет.

Я найду кострище, но их тел там не будет. Здесь, в этом мире, остался я — и эта дорога, машина, арка, дом, кострище… А суки и ее слуги нет. Они меня перехитрили. Их тут нет. Они все еще живы.

Я стиснул руль, тряхнул головой, пытаясь прогнать сумасшедшую мысль, но это было сильнее меня. Я чувствовал, что что‑то произошло этой ночью, пока я был без сознания. Что‑то непоправимое…

Я остановился перед «ауди», запорошенной снегом так, будто ее облили слоем белой краски, даже окна угадываются только формой. И это странно, слой снега совсем тонкий. Едва толще бумажного листа, кажется. Но сам снег мелкий‑мелкий и цепкий, как краска.

Ни разу в жизни не видел такого снега…

Это не мой мир. Не тот мир, в котором я прожил почти двадцать лет…

Я до боли сжал руль. Надо собраться.

Единственный способ убедиться, что их тела сгорели, это пойти и посмотреть. Кости должны были остаться среди остатков костра. Они мертвы оба. И сука, и ее слуга. Мертвы, мертвы, мертвы! Должны быть мертвы!

Но прежде чем вылезти из машины, я нащупал в кармане Курносого. Достал его, разомкнул рамку. Поглядел на сверкающие донышки пуль, закрыл. Сунул револьвер в карман.

Смешно. Смехотворно! Они мертвы, должны быть мертвы.

Но я знал, что, если бы в бардачке оставались еще запасные обоймы, я бы и их рассовал по карманам.

Я выключил мотор. Теперь ничто не оттягивало выхода из машины. И я понял, что не так уж и хочу выходить…

Но и уехать, не убедившись, что тела никуда не делись, я не мог.

Я заставил себя взяться за ручку, толкнул дверцу. В лицо ударило холодом. Я вдруг понял, насколько же здесь стало тихо.

Стараясь не скрипеть плащом, вылез.

Ни ветерка. Воздух неподвижен и прозрачен — кристальный. Слой снега тонкий‑тонкий, чуть толще слоя краски. Просто чудо, что удержался и не растаял.

Я прошел под аркой, пошел по гравийной дорожке к дому. Следы оставались на белоснежной земле, будто мазки краски, рисующие новый мир.

Перед крыльцом я встал. Дом, побеленный снегом и мертвый, глядел на меня окнами‑зеркалами. На стеклах лишь отражения ветвей. Внутри слишком темно, чтобы что‑то разглядеть…

К черту, к черту! Это глупо! Там никого нет! Нет и быть не может!

Да, глупо. Смехотворно. Но я туда не войду!

Не вынимая руки из кармана, стискивая рукоять Курносого, я пошел в обход дома. Дорожка шла под самой стеной дома, впритык к фундаменту. Справа на дорожку наступали разросшиеся кусты. Цеплялись за плащ, мне пришлось идти боком, прижимаясь к стене.

Было тихо‑тихо, до ватного звона в ушах. Я невольно ступал все медленнее, стараясь не издавать ни звука. Когда проходил под окнами, пригибался, будто кто‑то в доме мог меня заметить.

Злился на себя за это, но и под следующим окном тоже пригибался… А потом повернул за угол и оказался у черного входа.

Здесь было иначе. Среди белого яркими пятнами краснели плетеные стеночки, увитые девичьим виноградом. Мазки другого мира, который реальнее того, что остался мне…

Кострища не было.

Лишь через два тяжелых удара сердца я понял, что оно все еще здесь, там же, где я его оставил. Просто снег припорошил и его.

Горло пересохло, сердце стучало по ребрам.

Косясь на приоткрытую дверь и полоску темноты за ней, я не мог рассмотреть там ничего, но это не значит, что там ничего нет, — я прошел к углям. Обошел их так, чтобы дверь была передо мной, за кострищем, и только теперь рискнул осмотреть угли внимательнее.

Нашел ветку. Минуту колебался, перекладывать ли револьвер в левую руку. Правой ворошить, конечно, удобнее, но…

Чертов трус! Какой же трус, господи!

Но я ничего не мог с собой поделать. Пистолет я оставил в правой руке, а ворошил левой. Неудобно, зато так спокойнее.

Черная зола рассыпалась по белоснежному снегу. И — кость. Порядком обгоревшая, но совершенно точно — кость. Кусочек лопатки или тазовой. А вон еще одна косточка и еще…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});