На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

А дядя Яков — мужик пробойный. Он сразу же пошел к волостному заседателю, с которым он по своей малаховской родове состоял в каком-то сватовстве. От него дядя Яков узнал, что никаких подписарят в волости пока нет и что если мой отец по-настоящему думает об этом, то пусть не спит, а обращается с этим делом прямо к самому волостному писарю, который, как это всем известно, у нас всему голова.

Но легко сказать пойти к волостному писарю. С пустыми руками с таким делом к нему ведь не сунешься. Да и с деньгами тоже особенно не полезешь. Человек получает большое жалованье. Принеси ему три-пять рублей, он и говорить с тобой не станет. А давать ему двадцать-тридцать — где их взять?

Тем временем пришла весна, и дело стало приближаться к петрову дню. А к этому времени у нас в горах по солнопекам как раз вызревает клубника. Год на год не приходится, но бывает так, что ягоду эту у нас кадками возят. А в этом году клубника уродилась не особенно обильно, но не так уж плохо. Мужики и бабы в праздники валом повалили в ближнюю тайгу. Тащат, везут оттуда ягоду ведрами. И тут мама надумала набрать ведра три хорошей отборной ягоды и повезти их волостному писарю в подарок. В Коме-то у них с клубникой совсем плохо, так что он рад будет. Ну а там можно завести разговор и насчет дела.

Как только она решила это, так сразу же погнала нас всей семьей в Сингичжуль. Там у отца было одно заветное местечко, о котором никто не знал в деревне. Ягода оказалась крупная, хорошая, и за день мы набрали ее несколько ведер. А на другой день мама с Чуней целый день перебирали ее — ягодка к ягодке.

Глава 20 ДЕРЕВЕНСКИЙ ТИЯТР

В воскресенье утром отец ни свет ни заря поехал в Кому. Он ссыпал в кадушку всю нашу ягоду и повез ее с собой. О том, что он поехал хлопотать насчет моего дела, я ничего не знал и решил, что он повез ягоду на продажу.

А вечером я, как всегда в праздники, торчал с ребятами на народе. Весна в деревне подходила к концу. Праздничные игры и хороводы на лужке сами собой прекратились. И хотя в воскресенье все были заняты неотложными делами, но все равно по весенней привычке выходили вечером на улицу побеседовать о том, что занимает и беспокоит каждого хозяина и хозяйку. Одни говорили о ягоде клубнике, за которой они только что, вроде нас, ездили в тайгу, другие о банных вениках, которые им пришлось заготовлять в этот день на зиму, третьи о погоде, о посевах, о болезнях и все такое.

А молодые парни не сдавались наступающему лету с каторжной работой во время сенокоса и страды. И хотя одеты были все уж по-будничному, но настроение было у всех все еще праздничное. То тут, то там слышались песни. Снизу из-за речки доносились развеселые звуки гармоники.

Около Сычевых, как всегда, собралось много народу. Все больше парни да так называемые женатики — молодые мужики, которые поженились недавно и не отвыкли еще ходить да гулять по деревне. И разговоры тут велись уж не о работе, не о погоде, не о болезнях, а больше о силенке, о борьбе, об охоте, о рыбалке и о других подобных вещах.

А Пантя Грязнов и Шимка Лупанов сбегали к Яше Браверману и притащили от него большую двухпудовую гирю. Вокруг этой гири сразу же началась оживленная возня. Одни стали пробовать ее на вес, другие поднимать, третьи кидать — кто бросит дальше. Но вскоре все стали смотреть на Ефима Ларивоновича и Гришку Щетникова. Сначала они стали выжимать по очереди эту гирю. И оба выжимали ее довольно-таки легко. Потом стали бросать ее, а внапоследок додумались перекидывать через ворота Яши Бравермана. И тут оказалось, что у дяди Ефима силенки все-таки больше, чем у Гришки Щетникова. Эту двухпудовую гирю он перебросил через ворота прямо в Яшину ограду. А Гришка Щетников несколько раз бросал ее, и она каждый раз задевала за верхнюю перекладину на воротах и падала обратно на нашу сторону.

Между тем становилось уже поздно. Но праздничная жизнь на улице продолжалась.

Вот к нашему кругу подходит большая толпа парней во главе с Аверькой-гармонистом. Никто и никогда до приезда Аверьки в Кульчек не играл у нас так завлекательно и так красиво на гармони. И теперь по праздникам Аверька с утра до ночи окружен целой толпой поклонников. Они или пляшут под его гармонь так, что земля дрожит, или поют песни. Или просто ходят за ним как очумелые, разинув рты, да слушают его игру.

Вот и сейчас Захар Поляков и Михайло Маслеков дружно поют под его гармошку старую сибирскую песню. Захар и Михайло считаются из наших ребят лучшими песельниками и всегда подпевают под гармонь частушки. Они поют их поодиночке, почему-то непременно изо всей мочи, стараясь перекрыть своим голосом гармониста и превзойти друг друга. А эту песню они поют вместе, хоть и громко, но как-то дружно и красиво, без надсадного крика. Большая, изрядно поношенная гармонь Аверьки в двенадцать ладов о четырех басах буквально выговаривает в его руках слова песни:

Нам приятель острый нож,Сабля-лиходейка…Пусть умрем мы ни за грош,Жизнь наша копейка!..

А ребята, которые идут вместе с Аверькой, весело подхватывают припев:

Пусть умрем мы ни за грош,Жизнь наша копейка!..

Я смотрю на все это, а сам думаю о том, что мне, пожалуй, пора уж идти домой. Мама, того и гляди, пошлет Чуню разыскивать меня по деревне.

Но Чуни пока нет, и я спокойно жду, что здесь будет происходить дальше. Вероятнее всего, начнут петь и плясать под Аверькину гармонь. Но Аверьке, видать, надоело весь день пилить на ней. Он прошел через толпу и сел на скамейку рядом с Сергеем Семеновичем. Потом сильно сжал свою гармонь, так что она аж загудела чуть не на все лады. Потом он застегнул ее на два ремешка и решительно поставил рядом с собой.

Тут в толпе произошла некоторая заминка, так как все поняли, что Аверька играть больше не будет. И вот все стоят, не поют, не пляшут, и как бы не знают, что им дальше делать без Аверьки. А уходить по домам никому не хочется. И все, вроде меня, ждут чего-то да посматривают на Аверьку. А Аверька без своей гармонии тоже не знал, что с собою делать. Он сидел, сидел на скамейке, а потом вдруг обратился к Сергею Семеновичу:

— А это что, правду про тебя бают, Ворошков, или так брехают, что будто бы ты в молодые годы урядника у себя зарезал и за это в Сибирь пошел?

Ворошков сидел молча и не отвечал на вопрос Аверьки.

— За что ты его ухлопал? — не унимался Аверька.

— За что я его ухлопал, это известно мне да тем судьям, которые меня сюда сослали, — с достоинством ответил Сергей Семенович. — И спрашивать об этом не принято. Нас здесь без малого тридцать душ на поселении-то. И у каждого своя статья, своя душевная рана. Негоже говорить об этом…

— Не сердись, Ворошков. Я ведь это так спросил. К примеру. Может, думаю, расскажешь нам что-нибудь антиресное. Ты ведь человек бывалый.

— На следующий раз думай, о чем говоришь.

— А правда ли, что ты умеешь разыгривать тиятр про шайку разбойников? Или это так, по-пустому болтают?

— Как это по-пустому? — послышался из толпы обиженный голос. — Сергей Семенович у нас каждый год на рождестве с ребятами по домам ходит да этот тиятр про разбойников разыгривает.

— Тоже скажешь. Уж два года не разыгривал.

— Потому что обидели человека. Зашел со своей шайкой к Лининым. А старик взял да и выгнал их из дома. Да еще обругал. Говорит, в такой праздник ходите чертей тешить. Ну, вот Сергей Семенович и перестал после того разыгривать свой тиятр.

Сергей Семенович был очень доволен тем, что Аверька сразу же переменил с ним тему разговора. Обождав немного, когда другие перестанут о нем рассказывать, он с достоинством ответил Аверьке, что в молодые годы ему дивствительно приходилось представлять тиятр про шайку разбойников.

— Что там молодые годы. Ты сейчас нам представь этот тиятр, — заявил Аверька.

Но Сергей Семенович почему-то стал отказываться, ссылаться на то, что у него нет уж прежнего голоса, что у него опять сильно стала болеть нога. Какой уж из него получится атаман, когда он хромает на правую ногу. Ну, и самое главное, — нет настоящего обворужения. Разве это тиятр — палкой вместо сабли махать. А потом, он один ведь все равно не может представлять и атамана, и есаула, и егеря и петь песни за всю шайку разбойников.

Тогда все стали уговаривать Сергея Семеновича не ломаться перед народом и разыграть как следует свой тиятр. Ребята помогут и споют, где надо. Престрашного егеря может разыграть Захар Поляков, на есаула пошлют за Ванюшкой Герасимовым. Оба они это дело знают. А насчет обворужения надо просить Дувку Бравермана. У него есть и сабля, и леворверт — не отличишь от настоящих.

Мне очень хотелось посмотреть и послушать, как Сергей Семенович будет представлять свой тиятр про шайку разбойников. Но я не понимал, почему он так долго заставляет себя упрашивать. Нынче зимой он зашел как-то к нам вечером посидеть да послушать разные побывальщины от отца, от дяди Ильи, от Степана Красного об охоте и о рыбалке.