На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

— Последний раз объявляю — продается собачья доха и всего только за один рубль. Кто берет?

Михеев угрожающе поднял молоток вверх, как будто хотел пригрозить всем за то, что они не покупают доху Сивоплеса. Наступила напряженная тишина. Михеев стоял с высоко поднятым молотком. И тут комский урядник вдруг заявил:

— Если за рубль, то я беру.

Михеев облегченно вздохнул. Торги у него наконец-то сдвинулись с места. И он громко объявил:

— Собачья доха! Идет за один рубль! Кто больше? Считаю: один рубль — раз! — И он сильно стукнул молотком. — Собачья доха… Идет за один рубль. Кто больше? Считаю — два! Собачья доха… хорошей масти… малоношеная, — раздельно говорил он. — Идет всего за один рубль… Считаю…

Михеев поднял молоток, чтобы стукнуть третий раз. И тогда собачья доха Сивоплеса задарма сделается собственностью урядника Чернова. И хотя все знали, что доха сделана из шкур бешеных собак, но в этот момент как-то забыли об этом и только жалели Сивоплеса. А Михеев стоял с поднятым молотком. Вот-вот произнесет «три»… И тут при гробовом молчании вдруг послышалось:

— Даю два рубля!

Это сказал Финоген. Он сидел за столом рядом с Михеевым и вместе со всеми переживал беду Сивоплеса. И когда увидел, что доха за бесценок перейдет в собственность комскому уряднику, не выдержал и громко заявил: «Даю два рубля!»

От такого оборота все сначала как бы обомлели, а потом дружно и радостно зашумели. Послышались голоса:

— Молодец Финоген! Давай, Финоген! Бери себе, чем отдавать этому живодеру.

Финоген вышел из-за стола, подошел к Чернову, взял у него Сивоплесову доху, встряхнул ее несколько раз и повторил:

— Даю два рубля.

А Чернов отвернулся в сторону и соображал, что ему теперь делать. Он видел, что все на сборне возмущены его решением взять задарма доху Сивоплеса, и решал: стоит ли ему из-за этой дохи глубже вбивать клин в свои отношения с кульчекским обществом? Подумал, подумал… и отказался от этого. Так что доха Сивоплеса после третьего удара молотком перешла во владение Финогена. Финоген тут же при общем одобрении заплатил за нее два рубля Ивану Адамовичу, получал от него квитанцию и отдал ее вместе с дохой прямо в руки Сивоплесу.

Дальше были произведены торги на остальное добро недоимщиков. И хотя все вещи продавались за бесценок, но никто не соблазнился их дешевизной. Если кто что-нибудь и покупал, то покупал свои же вещи. Еремей Павлович Грязнов купил свое новое седло за три рубля, а Ондреян Лабадов свой дробовик тоже за три рубля. Ершовы выкупили свой холст. На этом все покупки с торгов и кончились. Все остальное имущество осталось непроданным.

И Михеев, и старшина, и Чернов понимали, конечно, что мужики сговорились не покупать на торгах описанные вещи. И во всем стали винить Финогена. «Это от него все идет, — решили они. — И при описи по домам он отлынивал, и эта покупка Сивоплесовой дохи настроила всех против торгов и против начальства».

Пристав не особенно удивился неудаче торгов на сборне и не стал сваливать вину на Финогена.

— Я сам вижу, — сказал он старшине и урядникам, — что это не тот староста, на которого можно положиться. Но у нас нет прямых улик, чтобы к нему придраться. Тем более что дело с податями обстоит у него не хуже, чем в других деревнях. А сейчас подведем итог с нашими делами в Кульчеке.

Тут он опять потребовал у старшины список кульчекских недоимщиков, долго его читал и наконец заявил:

— С Никифора Сивоплеса недоимку придется списать. Ничего не поделаешь. Пусть староста напишет об этом на твое имя особую бумагу, а потом оформите это дело в волости официальным путем через уездное казначейство. Волостной писарь знает эту процедуру.

Что касается барахла, которое вы безуспешно пытались распродать сегодня с торгов, то его придется возвращать хозяевам. Но ни в коем случае не сразу. Пусть оно полежит какое-то время под арестом. А потом можно и отдавать, но только в том случае, если хозяин будет погашать недоимку.

— А как быть с теми, которые, вроде Сивоплеса, не смогут заплатить?

— Ничего не возвращать, пока полностью не заплатят.

— Может, и с них можно все списать, как с Сивоплеса?

— Ни в коем случае. Списывать недоимку мы можем только в исключительных случаях и не более чем с одного, от силы с двух человек на деревню.

— А как быть со здешним старостой? — спросил в заключение старшина. — Все-таки он ведет себя с мужиками не так, как надо. Как бы чего не вышло.

— Со старостой? Староста находится в твоем подчинении. Подтягивай его, следи за ним, требуй с него… На то ты и старшина, хозяин волости. Вот и действуй как хозяин. А у меня с ним будет особый разговор…

Действительно, перед отъездом пристав имел с Финогеном особый разговор.

— Я думал, он опять начнет меня жучить насчет податей, — рассказывал потом об этом Финоген, — а он насчет податей говорил совсем мало. Наказал только жать покрепче на мужиков, не отдавать им описанное имущество, пока они не выплатят свою задолженность. А после повел речь… И о чем бы, вы думали? Об этих самых государственных преступниках, которых мы караулили прошлым летом на Безкишенском хребте. Оказывается, начальство все-таки от кого-то унюхало, что они прорвались тогда в Убей и махнули оттуда в город, и теперь начало дознавать, кто тогда там с этим делом прошляпил. Мы на Безкишенском хребте или заседатель с урядником в Медведевой. И вот он начал выкручивать меня с этим делом, как да почему мы тогда их не укараулили…

Ну, тут я сообразил, куда он гнет, и сразу же заявил ему, что не мы одни укарауливали их тогда, что заседатель с урядником и медведевским старостой держали засаду на Убее. Там они их и пропустили. Потому что у нас на хребте место подходящее. Никак его не обойдешь и не объедешь, а по Убею дорога идет по большим лугам с глухими зарослями. Чтобы перекрыть там дорогу этим государственным, надо было человек пятьдесят, а может, и все сто нарядить, не говоря о том, что то место можно обойти и объехать Каменной переволокой. А на переволоке, мы это знаем, у них караула не было. Там, видать, эти государственные и пробрались, куда им надо было.

Ну, он послушал, послушал меня и говорит: «Может, и так было, а может, и иначе. Мне почему-то сдается, что они мимо вас проскользнули. Впрочем, — говорит, — это дело прошлое. От нас они все равно не уйдут. А вам надо быть на страже, если опять придется кого-нибудь караулить. Только, — говорит, — имейте в виду, что в следующий раз вы от нас в случае чего так просто не отделаетесь. Теперь время тревожное, и сельскому начальству надо за все быть в ответе. Старосте, сотскому, десятскому надо быть все время начеку, присматриваться ко всему, что делается в деревне, прислушиваться, о чем мужики ведут разговоры и на сходе, и по домам, не затевается ли опять какая-нибудь буза с податями. И в случае чего обо всем сразу же доносить по начальству. Особенно, — говорит, — надо следить за приезжими из города али из других мест, из расейских деревень в Солбинской волости. Живут там сильно плохо и все время бузуют против начальства. Того и гляди, затеют какую-нибудь заваруху. Так что этих приезжих надо все время проверять и дознавать, кто они такие и зачем препожаловали к вам. Ну, и за своими надо следить, особенно за поселенцами. Это народ аховый…»

Внапоследок пристав еще раз строго-настрого наказал Финогену описанное имущество недоимщикам не раздавать, пока они не погасят свою задолженность, и предупредил, что он пришлет сюда урядника для проверки.

На этом разговор пристава с Финогеном и кончился, и он со старшиной и урядниками отправился по другим деревням. А Финоген выждал дня два после их отъезда и стал раздавать хозяевам отобранные самовары. Остальное имущество он попридержал и возвращал его по мере погашения недоимщиками своей задолженности. В общем, зима оказалась для Финогена и Ивана Адамовича самым беспокойным временем. В деревню то и дело наезжало начальство, и Финоген с Иваном Адамовичем только тем и занимались, что на всякие лады прижимали мужиков с податями…

Помогать Ивану Адамовичу я, конечно, по-прежнему помогал, много раз переписывал ему списки недоимщиков, разные статистические отчеты, общественные приговоры насчет гоньбовой и мостовой повинности, но о моем поступлении в волость в подписаренки разговор больше уж не заходил. Финоген об этом, видимо, забыл, а отцу было не до того. Зима подходила к концу. После пасхи надо было перебираться на заимку, потом управляться с пашней, с огородами, готовиться к сенокосу. Одно поджимало другое.

А маме разговор отца с Финогеном насчет моего поступления в волость подписаренком запомнился. Зимой и весной ей тоже было не до того. А после троицы она, не говоря никому ни слова, поехала в Кому и попросила дядю Якова узнать в волости все, что надо, насчет этого дела.