Добрые друзья - Джон Пристли

— Господи! — воскликнул Иниго. — Давайте уедем отсюда, Сюзи. Еще минута, и я лишусь всех надежд.

— Прыгнем в тот трамвай, — решила Сюзи, — и посмотрим, что будет. Бежим! — Они бросились вниз по улице и в последний миг вскочили на подножку — к вящему восторгу кондуктора, который, по всей видимости, не ожидал сегодня столь ярких событий.

— Так-то лучше, — сказала Сюзи, глядя на проплывающий мимо Хиклфилд.

— Правда? Как будто на галеоне плывем.

Однако смотрел он вовсе не на Хиклфилд, а на саму Сюзи, которая сегодня была еще бойче и красивей, чем обычно. Пока он глядел на нее, им овладело любопытнейшее чувство: что-то вроде боли, составленной из безудержного счастья и невыносимого волнения. Иниго сразу понял, что это место — в трамвае рядом с Сюзи — единственное на свете, где он должен и хочет быть, а все другие места, где Сюзи нет — будь то гостиница «Савой» или солнечные гавайские пляжи, — представлялись ему гиблыми пустырями. В мгновение ока он осознал, что лучше жить в нищете рядом с ней, чем предаваться утехам где бы то ни было, ведь мир, в котором есть Сюзи — волшебный мир, а тот, где ее нет — унылая мешанина предметов и людей. Теперь он понял, как сильно ее любит и будет любить вечно. Ошибки быть не могло. Он спрыгнул с поезда по той простой причине, что не мог вынести разлуки; он спрыгнул и с головой нырнул в любовь.

— Сюзи, — заговорил он. — Сюзи, послушайте.

Тут он умолк. Ну вот, что за нелепое блеянье?

— Да, Иниго? — Темные глаза Сюзи на миг заглянули в его, и вдруг выражение ее лица переменилось: она увидела подошедшего к Иниго кондуктора. Они спросили, куда едет трамвай и можно ли там перекусить, и узнали, что в полумиле от конечной, на магистрали, есть хорошая большая гостиница, где столуются в основном «автомодилисты». Заведение первосортное, доложили им, и Иниго без промедлений объявил, что там они и перекусят. Поскольку до конечной почти час езды, они замечательно скоротают время до отправления поезда.

После ухода кондуктора Иниго опять не удалось рассказать Сюзи о случившемся, потому что теперь заговорила она. Он курил трубку, любовался игрой ее дивных черт и в полузабытьи слушал ее рассказы. Время от времени, когда трамвай взбирался на холм, его стоны и лязг полностью заглушали Сюзин голос. Иниго мнилось, что все происходящее — сон: таинственный Хиклфилд, темнеющий внизу; Сюзи с рассеянным взглядом, погруженная в воспоминания; истории из ее прошлого, перетекающие одна в другую, точно сны; все это было очень странно. Тот день запомнился Иниго на всю жизнь.

— Вы угодили в жуткий переплет, Иниго, — с растерянной улыбкой сказала Сюзи. — Придется вам слушать историю моей жизни. Не всю, конечно, просто я ничего не могу поделать: картинки прошлого так и вертятся в моей голове. Наверное, это из-за встречи с той дамой. Я все думаю о своем отце. Слышали, она про него говорила? Он тоже был артист, как и мама. Они пели в мюзиклах. Он во всех труппах был главным баритоном, а матушка играла роли субреток — французских горничных, как правило. Она сама была наполовину француженка, поэтому акцент ей давался великолепно. Они ставили всякие бойкие музыкальные комедии вроде эдвардсовских «Крестьянки», «Циркачки» или «Гейши». Сразу после свадьбы, в Манчестере, оба пели в знаменитой «Флородоре». Помню гримировальный столик, который папа везде возил с собой, — свадебный подарок от труппы, с подписью: «С наилучшими пожеланиями от актеров „Флородоры“, Манчестер» и прочими глупостями. Так нелепо, но мне все время хочется плакать, как вспомню! Не знаю почему… я словно бы вижу их воочию — родителей в Манчестере, и «Флородору», и «Скажи мне, красавица» — все! Маленьких человечков на сцене, таких радостных и счастливых, в ярком свете рампы — они совсем крошечные, понимаете, а вокруг огромная черная пустота, все это происходит в тысяча девятьсот втором году, и никто еще не знает, что будет. Понимаете, Иниго? Нет, конечно, не понимаете, и я не представляю, как объяснить вам свои чувства. Но… это ведь жизнь, это настоящее, и тут уж либо плакать остается, либо смеяться… А теперь скажите, что я глупая.

Иниго покачал головой и обратил на нее взгляд, которым предлагал ей все, что у него есть. Но Сюзи думала не о нем: она все еще блуждала среди воспоминаний. Когда она заговорила вновь, голос у нее был очень тихий, и Иниго едва разбирал отдельные слова. Она рассказывала про маму — та умерла, когда Сюзи было всего два годика, и несколько лет она прожила у тети. Наконец трамвай чуть приутих, а Сюзи заговорила громче, и все остальное Иниго разобрал хорошо:

— Тогда-то и началось самое странное — я это помню лучше всего. Отец решил возить меня с собой. Мне тогда было пять или шесть, и турне длилось несколько лет — в памяти, конечно, все уже смешалось, но что-то я помню до жути отчетливо. Мы объехали десятки городов, однако все они казались мне одинаковыми. Только квартирные хозяйки называли меня то «бедняжечкой», то «дитятком», то «голубушкой», а то «девуней» — это я очень хорошо помню. Иногда папа брал меня на дневные спектакли, и пока он играл, я сидела за кулисами или в гримерных, на коленях у комедиантов и хористок, меня угощали конфетами, и все вокруг казалось очень странным и пахучим — грим, пудра, газ, ну, вы понимаете, — но я слышала, как на сцене играет музыка, а зрители хохочут и хлопают в ладоши, и мне ужасно это нравилось. Правда, по ночам бывало очень страшно, когда приходилось ложиться спать до ухода папы в театр; хозяйки порой бывали жуткие, с толстыми багровыми лицами, от них за милю разило виски. Помню комнаты. Одна была огромной, с гигантскими диванами, столами и ужасными черными шкафами, полными всяких штук, которые только и ждали, чтобы наброситься на тебя, — шторы были плохо задернуты, и внутрь просачивался жуткий зеленоватый свет с улицы, и я дрожала, дрожала под одеялом, пока кто-нибудь не приходил. Бух! — стукала дверь, и я бежала вниз к отцу. Он ужинал и мне тоже давал немножко еды. Знаете, он больше всего любил говяжьи ножки в молоке и с луком, я теперь тоже их обожаю. У нас с ним было множество шуточек, которые мы повторяли снова и снова, и каждый раз хохотали как ненормальные. Папа говорил, что эти шуточки — единственное, чем он может обставить дом. Пил он немного — тогда по крайней мере, — но я всегда догадывалась, когда он перебирал, потому что тогда он приходил домой, кричал и заставлял обещать, что я и близко не подойду к сцене. Заканчивалось все прослушиванием, после которого он говорил мне, что я прирожденная артистка и однажды прославлюсь. И все-таки папа у меня был просто прелесть: очень красивый и с дивным голосом, хозяйки и артистки души в нем не чаяли, даже я это видела. Но потом он решил, что мне больше нельзя с ним ездить, и я поселилась у другой тетки, неподалеку от Клапхэм-коммон, и должна была ходить в школу… ужасное было время!

Иниго узнал, как Сюзи боролась со скучной жизнью неподалеку от Клапхэм-коммон и как в возрасте пятнадцати лет вернулась к отцу, в шестнадцать начала выступать с ним в разъездной труппе, в семнадцать проводила его в последний путь и с тех пор пытается выжить самостоятельно — тут они и подъехали к конечной. Город давно остался позади. Вокруг ничего не было, кроме ветхой трамвайной остановки и убегающей вдаль дороги. Если пройти по ней полмили, повторил кондуктор, прямо на магистрали увидите большую гостиницу, где обычно останавливаются «автомодилисты». Иниго с Сюзи быстро зашагали в нужную сторону.

— Ничего, что мы так быстро идем? Видите ли, мне без пальто довольно зябко.

— Что вы, если хотите, я побегу! — Сюзи положила ладонь ему на руку. — Бедный Иниго! Я ведь еще не отблагодарила вас за то, что вы ради меня спрыгнули с поезда, правда?

Иниго остановился и схватил ладонь, которая только что касалась его рукава.

— Сюзи, — начал он, — я должен немедленно вам признаться. Я сделал потрясающее открытие. Я… я вас обожаю!

— Ах, Иниго, как это чудесно! Впрочем, я и сама догадалась. Надеюсь, вы и дальше будет меня обожать.

Она жестом дала понять, что готова продолжить путь.

Тогда Иниго взял ее за обе руки.

— Да, но все гораздо серьезней! Это не просто дружба. Это все, что только есть и будет в нашем бренном мире…

Сюзи высвободилась.

— Вы так говорите, словно хотите сделать мне предложение. Надеюсь, все не настолько ужасно?..

— Как раз настолько! — воскликнул Иниго. — Я предлагаю вам свое сердце и все, что только захотите! Я люблю вас, Сюзи, — всей душой, страстно и беззаветно. Это чудесно. Это ужасно. — Он хотел заключить Сюзи в объятия, но любимой не оказалось на месте. Они пошли дальше.

— Как жалко… — наконец проговорила Сюзи весьма траурным голосом.

— Не понимаю, о чем вы жалеете.

— Ну, вы ведь прелесть, так?

— Видимо, нет, — уныло протянул Иниго, а потом вдруг просиял и с жаром выпалил: — Но раз вы так считаете, со временем все устроится, правда? То есть я готов дать вам немножко времени — это ужасная мука, конечно, внутри все ноет и свербит, — но я готов.