Последний довод королей - Джо Аберкромби

Через мгновение она вырвалась, вскрикнув, резко повернулась и смачно ударила его по лицу, так что у него в голове зазвенело.

— Паршивый ублюдок! — взвизгнула Тереза ему прямо в лицо. Брызги слюны слетали с ее кривившихся губ. — Сын грязной шлюхи! Как ты смеешь прикасаться ко мне? Ладислав был кретином, но он хотя бы был законнорожденным!

Джезаль застыл, ошеломленный, прижав руку к пылающему лицу. Он словно окаменел от неожиданности. Потом растерянно протянул к ней другую руку.

— Но я… ууу!

Она врезала ему коленом между ног с безжалостной точностью, заставив задохнуться и покачнуться, а затем свалиться на пол, как карточный домик под кувалдой. Джезаль со стоном сполз на ковер в том особом, остром приступе боли, какой вызывает лишь удар по яйцам. Утешало его одно: он оказался прав.

Его королева и впрямь была женщиной на редкость пламенной и страстной.

Из его глаз катились слезы, и не только от боли, ужасного удивления и внезапного разочарования. В гораздо большей степени они были вызваны нараставшим ужасом. Он очень сильно ошибся, оценивая чувства Терезы. Она улыбалась на людях, но сейчас, в интимной обстановке, всячески выказывала свое презрение и к самому Джезалю, и ко всему, что имело к нему отношение. Он был незаконнорожденным и вряд ли мог когда-либо это изменить. Кроме того, он понял, что брачную ночь ему предстоит провести на полу спальни. Королева уже прошла на другую половину комнаты, и занавеси на балдахине плотно задернулись.

День седьмой

Незваные гости с востока снова появились прошлой ночью. Подобрались в темноте, нашли место, взобрались на стену и убили часового. Затем они установили лестницу, и к тому времени, когда их обнаружили, целая толпа дикарей проникла в крепость. Крики разбудили Ищейку, который и так спал вполглаза. Он вскочил в темноте, запутавшись в одеяле. Враги в крепости! Люди бежали и кричали, тени мелькали в потемках, началась паника и неразбериха. Бойцы сражались при блеклом свете звезд, при свете факелов и совсем без света, клинки разили наугад, не видя цели, сапоги спотыкались и выбивали тучи ярких искр из заложенных в углубления лагерных костров.

В конце концов, всех удалось выбить. Дикарей загнали на стены и перебили, только трое сдали оружие и выжили. Очень зря, как выяснилось. Слишком много бойцов погибло за эти семь дней. Каждый день, когда солнце клонилось к закату, появлялись новые могилы. Никто не был расположен к милосердию и мало кто вообще об этом думал. Так что когда поймали этих троих, Черный Доу скрутил их и втащил на стену, чтобы Бетод и остальные могли их видеть. Первые лучи зари появились на черном небе, когда он облил маслом всю троицу и поджег. Одного за другим. Они видели, что их ждет, и начинали кричать прежде, чем приходила их очередь.

Ищейка не смотрел на горящих людей. Ему претили их крики и потрескивание жира. Он не улыбнулся, когда его нос наполнился тошнотворным сладковатым запахом горелого мяса. Но он даже не попытался остановить ребят. Есть время для милосердия, но не сейчас. Милосердие на войне означает слабость. Здесь не поощряют за хорошее поведение. Он давно научился этому у Бетода. Возможно, теперь дикари с востока подумают дважды, прежде чем явятся сюда ночью.

Кроме того, это могло укрепить дух отряда Ищейки, потому что люди все больше отчаивались. Кое-кто попытался сбежать два дня назад. Парни бросили свои позиции, перелезли через стену в темноте, хотели пробраться через долину. Теперь их головы красовались на пиках, которые Бетод воткнул перед своими укреплениями. Дюжина распухших кусков мяса, волосы развеваются на ветру. Лица трудно было разглядеть со стены, но они явно были недовольные и сердитые. Словно обвиняли Ищейку за то, что он довел их до такого конца. Будто ему недостаточно хлопот и упреков тех, кто был еще жив.

Он мрачно глядел вниз, на лагерь Бетода, на его палатки и штандарты, проступавшие черными пятнами из тумана и сумерек. Он спрашивал себя, что еще он может сделать, кроме как стоять здесь и ждать. Все ребята смотрели на него. Они надеялись, что он придумает какой-нибудь чудесный трюк, который позволит им выйти из этой переделки живыми. Но Ищейка не умел творить чудеса. Долина, стена — и никаких путей отступления. Отсутствие путей к отступлению и было главным пунктом их плана. Он спрашивал себя, продержатся ли они еще один день. Вчера утром он задавал себе тот же вопрос.

— Какой же план у Бетода на сегодня? — проговорил он себе под нос. — Что он задумал?

— Резня? — проворчал Молчун.

Ищейка строго посмотрел на него.

— Атака, я бы так сказал. Но не удивлюсь, если до конца дня она превратится в то, о чем ты говоришь.

Он сощурил глаза и взглянул вниз, на темную долину, в надежде увидеть то, что тщетно высматривал все минувшие семь дней: какие-то признаки приближения войск Союза. Но не увидел их. За широко раскинувшимся лагерем Бетода с его палатками, знаменами и отрядами не было ничего, кроме пустой и голой земли. Туман клубился в тенистых ущельях.

Тул ткнул его в бок своим мощным локтем, поневоле заставив улыбнуться.

— Я не понимаю, что это за план. Поджидать приход Союза и все такое довольно рискованно, если ты меня спросишь. Есть шанс, что сейчас я изменю мнение?

Ищейка не рассмеялся. У него не осталось сил для смеха.

— Мало шансов.

— Да. — Гигант тяжко вздохнул. — А я и не надеялся.

Семь дней прошло с тех пор, как шанка впервые подошли к стенам. Семь дней казались семью месяцами. Все мышцы Логена болели от тяжелой работы. Он был покрыт множеством синяков, тьмой царапинии и порезов, ушибов и ожогов. Длинная рана вдоль ноги была перевязана, ребра стянуты, чтобы избежать переломов, на голове под волосами образовалась пара приличных по размеру струпьев, плечо, с которого он ударял щитом, одеревенело, суставы на пальцах ободрались и опухли после рукопашной схватки с одним дикарем, когда Логен получил удар камнем. Он весь был как одна большая рана.

Остальные выглядели ничуть не лучше. Едва ли в крепости нашелся хоть кто-то, избежавший ранений. Даже дочь Круммоха получила ссадину. Один из парней Трясучки позавчера потерял палец, мизинец левой руки. Сейчас он смотрел на обрубок, плотно обернутый в грязную окровавленную тряпку, и морщился.

— Саднит, — сказал он и взглянул на Логена, сжимая и разжимая оставшиеся пальцы.

Наверное, Логену следовало его пожалеть. Он помнил эту боль, но досада была гораздо сильнее. Трудно было смириться с мыслью, что он потерял палец навсегда. Но у него не осталось жалости ни для кого, кроме себя.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});