Наш Современник 2006 #1 - Журнал Современник

Мы обязаны отметить с необходимой объективностью, что имелся один сюжет в новой русской истории, с которым Кожинов обходился с крайней объективностью, особо тщательно подбирая тут слова и давая оценки. Это сюжет европейский. Впрочем, это касалось лишь опубликованных работ Кожинова, в устных своих речениях он был громоподобен.

Ныне книги Кожинова распространяются бессчетными изданиями, далеко опережая на “книжном рынке” творения Пелевина, Сорокина и Проханова, реклама у него нулевая, а у них — до неприличия навязчивая. В данном случае прав был незабвенный Егор Тимурович, что рынок — он сам все отрегулирует… Тут он “отрегулировал”. Это уж точно. Более того, сочинения Кожинова изучаются, как никакие иные труды его современников (мы говорим о России, конечно). В далеком от Москвы Армавире уже который год в отпускное время проводятся научные конференции по творчеству Кожинова, и туда съезжаются пожилые и совсем молодые гуманитарии от Смоленска до Владивостока, многие стали приезжать из-за рубежа, а не только из так называемого “ближнего” зарубежья.

Случайностей в явлениях такого рода не бывает. Сравним сравнимое. Вот старший современник Кожинова — Александр Трифонович Твардовский. Был он, несомненно, деятелем крупным и — теперь это особенно бросается в глаза — совершенно бескорыстным. Треть века прошла со дня его кончины, никто память eго дурным словом не пачкает, но вот… единственной обобщающей работой о нем стал сборник воспоминаний конца 70-х, переизданный в 1982-м. К сожалению, труд носит в худшем смысле партийно-советский характер, и это сказано никак не в упрек подневольным авторам. В “перестройку” издали библиографию Твардовского. Почему столь скромно, пусть уж попытаются объяснить другие. Но конференции в память Твардовского и его журнала пока не проходили. Либералы давно пытались издать сборник в память критика Владимира Лакшина (ровесник и соученик Кожинова по филфаку). Всячески желаем всем успеха в этом деле, но пока ничего не видно… А вот о Кожинове в 2004 году столичное издательство “Алгоритм” выпустило объемистый том, состоящий из разного рода трудов, на обложке под цветным портретом значится: “Кожинов”. Тираж там для такого рода книг немалый — 1500. И это явно не последнее издание. Такова ныне память о новейшем крупном историке Государства Российского. Какие бы ни предъявлялись Кожинову претензии, пусть даже серьезные, но он воскресил не только поэзию в русской историографии, увядшую со времен летописцев, но и возвратил ее на русско-патриотические национальные основы.

Кожинов помог нам всем — и будущим поколениям тоже! — осмыслить и понять “неслыханные перемены, невиданные мятежи”, потрясшие дважды всю Россию и весь мир в ХХ столетии. Не поняв, отчего это произошло и куда привело, мы не сдвинемся далее с мертвой точки. Кожинов сделал шаг в этом направлении, и одним из первых. Помогала ему, несомненно, Клио, а она ныне востребована человечеством более всех иных дочерей, да и сыновей Зевса.

Здесь самое время отметить, что Кожинов был отнюдь не одиноким витязем в своих ристаниях на просторах русской истории. Отнюдь. Истинно по-русски он всегда пребывал человеком артельным, был окружен друзьями, соратниками, а потом и учениками. Ученики пусть расскажут о себе сами. Но вот об одном из соратников его рассказать я обязан. Они все влияли на Кожинова, а он влиял на них.

Блестяще одарены были Петр Палиевский и Олег Михайлов, но… страшен русский марафон, ведь он куда протяженнее и покруче того, афинского. Не выдержали и, так сказать, сошли с дистанции. Речь тут пойдет о куда менее известном Александре Байгушеве. Он-то забег выдержал.

Хорошо образованный филолог, ставший потом известным журналистом и писателем, он был одним из деятелей знаменитого Русского клуба, а потом воевал на острие нашей русской атаки вплоть до трагических событий осени 1993 года. Не так давно выпустил книгу “Русская партия внутри КПСС”. Это весьма впечатляющее произведение. Относится оно к чисто историческому жанру, хотя иные знатоки и любители истории будут несколько смущены. И есть от чего. Очень живо написанная, эта книга весьма необычна.

Замечательный русский писатель Варлам Шаламов оставил лучшие по сей день воспоминания о колымском ГУЛАГе. Глубоко описал он жизнь блатных, “воров в законе”, как теперь выражаются. Каждый новоприбывший в лагерь вор обязан был рассказать о себе товарищам. Документов, естественно, не было никаких, а свидетели — лишь в исключительных случаях. Заканчивал свои “мемуары” вор такой вот примечательной фразой: “Не веришь, сочти за сказку”. И товарищи, как свидетельствует Шаламов, легко отличали правду от прикрас. Никак не пытаясь подражать парадоксам Сартра, замечу совершенно ответственно, что иные “сказки” Байгушева только украшают его книгу.

Возвращение российской историографии, иссушенной марксистской методологией, в сторону музы Клио будет продолжаться, и широко, ибо в том есть насущная общественная потребность. Надо пристально всмотреться в прошлое, чтобы отыскать верные ориентиры в ближайшем нашем будущем, которое пока совершенно нeпредсказуемо. Нет сомнений, что широта и высота исторического полета, начатая романтиком Гумилевым и достойно продолженная Кожиновым, найдет достойных продолжателей, особенно среди поколения нынешних русских историков, уже работающих.

Тут же подчеркнем, что ученые старшего поколения вносят достойный вклад в развитие историографии России. Книги на исторические сюжеты — самые желанные у читателей. Среди множества примеров такого рода остановимся лишь на двух.

Об известных исследованиях Г. Костырченко нам уже приходилось давать положительные отзывы в печати, поэтому скажем о том кратко. Заметим попутно, что покойный В. Кожинов высоко ценил его работы и часто на них ссылался. Костырченко изучает доселе почти полностью неведомый объективным исследователям вопрос — сталинскую идеологическую политику 30-50-х годов. Он первым извлек из совершенно закрытых архивов ЦК КПСС важнейшие документы. Объективный ученый добился тут впечатляющего результата.

Он постарался сохранить необходимую в науке объективность даже при рассмотрении острейшего в нашей новейшей истории так называемого “еврейского вопроса”. И это при том, что исследование финансировалось еврейскими организациями, так что автору, возможно, были поставлены некоторые условия. Костырченко излагает добытые им данные последовательно и строго. Выясняется, что в предвоенные и первые послевоенные годы (более ранние времена он подробно не рассматривает) в идеологических и гуманитарных сферах число сотрудников-евреев было весьма значительно. Затем дело было поправлено мерами административными, и в начале 50-х годов число таких сотрудников сильно сократилось.

Г. Костырченко допускает, чтобы данные изменения трактовались как государственный антисемитизм. Однако объективно изложенные факты, как всегда, позволяют и некоторые иные возможные толкования. Например, среди сотрудников ТАСС, или Института философии, или среди преподавателей и студентов юридических факультетов Москвы еврейство составляло чуть ли не 25-30% к 1948 году. Хорошо ли это? Автор ответа не дает, но сделать выводы его данные предоставляют возможность любому, не обязательно ученому-историку.

В конце 2005 года под редакцией того же Г. В. Костырченко был издан объемистый сборник документов “Государственный антисемитизм в СССР. 1938-1958”. Здесь научная объективность несколько отступила — видимо, под влиянием заказчика. А таковым был недавно скончавшийся А. Н. Яковлев, известный русофоб и филосемит. Под шапку пресловутого “антисемитизма”, тем паче “государственного” (!), отнесены материалы, явно не соответствующие названию книги.

Сборник открывается документом, заголовок которого составлен редакцией и звучит грозно: “Н. К. Крупская — И. В. Сталину о росте шовинизма среди школьников”. Ничего себе новость — весной 1938 года в СССР рос школьный шовинизм! Оказывается, всё не так страшно. В небольшом личном письме Крупская сетует (учитывая ее тогдашнее болезненное состояние, с чужих слов), что “среди ребят появилось ругательное слово “жид”. Где, у скольких “ребят” — ни слова, хотя в конце фразы есть заверение, что это, дескать, “отдельные случаи”. При чем же тут “государственный антисемитизм”?

Увы, примеров подобного несоответствия текстов документов с заглавиями в сборнике превеликое множество. Вот документ о “засорении” аппарата Наркомздрава СССР: приводятся шесть имен недобросовестных работников, трое из них евреи, но увольняют всех за профнепригодность, национальный вопрос в документе вообще никак не затронут. Зачем сей текст в сборнике об “антисемитизме”?

Последний пример — известная записка А. Фадеева, А. Суркова и К. Симонова от 24 марта 1953 года (после кончины Сталина), направленная тогдашнему секретарю ЦК КПСС Н. Хрущеву о положении дел в Союзе писателей. Документу предпослан устрашающий заголовок — “О проведении антисемитской чистки”. Не слабо, однако речь там идет несколько об ином. В записке приведено семь имен московских писателей, национальность не названа, однако некоторые фамилии указывают на их еврейское происхождение. Каковы же претензии к ним со стороны руководителей Союза? Они относятся к сфере сугубо творческой. Например, один из них “был принят в Союз писателей в 1934 году на основании одной пьесы, написанной для цыганского театра. После этого не написал ни одного художественного произведения”. Другая “принята в Союз писателей в 1935 году, будучи автором нескольких стихотворений для детей, опубликованных в еврейских журналах. С тех пор ее произведения нигде не публиковались”. Как видно, для этих лиц членство в Союзе, которое давало определенные материальные блага, особенно в военное и голодное послевоенное время, было способом жизнеустройства — и не более того.