Ускоряющийся - Михаил Рашевский

Решили погулять? Тоже не проблема. Иди куда хочешь, занимайся чем хочешь. Решили вместе, куда именно идут — рванули туда наперегонки в ускорении. Решили никуда не ходить, а устроить траходром? Очень даже за! Решили перекусить? Любой ресторан или забегаловка к твоим услугам.

Сказка!

Даже «насаждать добро» они теперь ходили вместе. Нет, они не купились на всякие комиксы и фильмы, по этим комиксам снятые. Не стали шить себе суперкостюмы и изображать из себя борцов с несправедливостью. Пусть Зорро и прочие Спайдермены остаются в книгах и на экранах телевизоров. Хотя вот Суперпупс всегда оставлял после своих «козней» пузатую «С» с глазами.

Они просто шли в ускорение — и «учили поступать правильно» тех, кто — по их мнению — «вёл себя неподобающе в обществе». Машины лихачей теперь внезапно получали прокол всех четырёх колёс. Иногда даже находясь в движении. Неправильно припарковавшиеся автомобилисты могли обнаружить свою машину исцарапанной или изрисованной граффити. Впрочем, всегда с объяснением, почему. Сделанным гвоздём или при помощи баллончика краски. Гопники из ниоткуда получали ну о-о-очень болезненные удары. Владельцы собак бойцовых пород, демонстративно выгуливающих своих питомцев без намордников, оказывались связанными с со своими питомцами пластиковыми жгутами спина к спине, собаке при этом челюсти тоже жёстко фиксировали. И так далее.

Инга очень не любила грабителей (причём их совместные «художества» по нахождению денег на увеселения под эту категорию как-то совсем не попадали), потому буде карманник какой попадал в её поле зрения, то она без тени сомнения ломала тому пару-тройку пальцев. Однажды они вечером, возвращаясь неспешно домой, наткнулись на парней, которые хотели их ограбить. Инга очень разозлилась. Очень… Грабители выжили. Но ноги им она поломала. В коленных суставах. Дима потом долго не мог забыть выражение её лица. То есть его отсутствие: Инга била по ногам найденной неподалёку металлической трубой сосредоточенно, расчётливо, словно делала важную, но опостылевшую уже работу. И — словно делала это далеко не в первый раз. А может, так оно и было. Это выражение лица его… напугало. Впрочем, ненадолго. Инга, видать, сама поняла, что перегнула палку, и на следующий день устроила такой романтический вечер, что все страхи и подозрения вымело с головы напрочь.

А потом она внезапно стала менять планы. Вдруг наметившаяся на следующий день поездка срывалась по «причинам, от меня не зависящим» ((с) Инга). А когда девушка приходила, уставшая, злая, раздражённая, то зарывалась в него и долго и молча глубоко дышала. Он без слов гладил её плечи, гладил, иногда лишь шептал успокаивающую ничего не значащую белиберду. И мечтал оторвать голову Савве.

Или вот приходила она такая же уставшая, но навеселе, со зло-озорными чёртиками в глазах. Хватала на пороге Диму за… разные части тела — и тащила в душ, где они долго, рьяно и жёстко занимались сексом. К чему были эти взрывы похоти и одновременно — злости? Что на них сподвигло? Она не объясняла. Так же лежала у него на груди — и молчала.

Эти отлучки становились чаще, дольше. Однажды её не было целых три дня! На звонки не отвечала, лишь иногда кидала короткие SMS, мол, жива, здорова. Скоро буду… жди через полчаса.

Однажды после вот такого же краткого SMS он встречал её под домом. Ожидал словить на лету ураган невостребованных и нерастраченных эмоций — а к нему подошла поникшая, усталая, дергающаяся от каждого шороха и запуганная до полусмерти девушка.

Впервые тогда осталась на ночь.

Она пила вино не пьянея, курила одну сигарету за другой, поджигая следующую трясущимися руками от дотлевающего бычка. Под глазами её появились мешки, одна щека иногда дёргалась в нервном тике. Ломающимся, прыгающим голосом рассказывала какую-то совершенно дикую историю о том, как они, вся их банда ускоренных, захватила в заложники какого-то местного мафиози. Да не одного, а со всем его семейством. С женой и двумя детьми. Не считая помощника-финансиста, трёх амбалов-охранников, кухарки, садовника и нянечки. Мафиози должен был выдать им какие-то бумаги, разрешения, что-то ещё. А он не хотел. И вот его заставляли это делать. Сначала уговорами и прессингом, потом угрозами и побоями. Не выходило! Потом на его глазах начали пытать его обслугу и помощника. Не помогло. Тогда всё то же начали вытворять на глазах его родных. Когда и это не возымело действие, несмотря на отчаянные вопли детей и жены, их проклятия и мольбы — перешли к последнему доводу. Начали угрожать пытками детям и жене мафиози. Даже сделать вид, что вот-вот начнут. Только на этом мафиози сломался. И не он один.

— Я пыталась держаться оттуда подальше, — нервно, глотая окончания слов, говорила она, и сигарета в её пальцах дрожала. — Чтобы не слышать этих… диких, мать её, воплей! — совсем сорвалась на крик, сбила пепел, затянулась. — Но они постоянно чего-то от меня хотели. Что-то блин постоянно хотели. То принеси, то подержи, то потяни за верёвку. Потяни, мать её, за верёвку! А верёвка перекинута через крюк на потолке, где раньше висела, мать её, люстра! И затянута на руках женщины или мужика! За спиной! «Потяни» — и им руки выкручивает! И они орут! От боли, которую ты! Ты! Ты, мать её, творишь! Нет! Нельзя отказаться! Ладно там Псих, ладно, Спец. Но Савва! Но Асассин! Эти заставлять умеют. Эти… И тянешь. И орёт она. А они: «Сильнее!» И сильнее, и она сильнее…

Сигарета комкалась в груде окурков, а она вновь охватывала его руками и ногами, дрожала и вновь ревела.

— Боже, а как раньше хорошо было! Как хорошо было раньше, когда я не знала всех этих уродов, выродков всех этих! Я говорила, говорила маме: «Не надо сюда ехать! Пошла она в жопу, эта родина!» Но не-е-э-эт, блин, попёрлись. И нате вам! Ты прости, прости меня, Димочка, — осыпает его лицо поцелуями, влажнит слезами. — Прости, что я так… Да, не встретилась бы с тобой, но боже, боже, ты бы знал, ты бы…

Она вновь дрожала и плакала, а Дима тоже дрожал и едва не плакал. От ярости дрожал, от сострадания едва не плакал. Какой-то Савва, урод и подонок, смеет так издеваться над его девушкой! Он был готов задушить эту тварь голыми руками, войди он вот сейчас в эту вот дверь. И… и кто это такой — Асассин? Что такого в этом мужике, почему она его боится? Об этом и спросил.

— Ой, Димочка, это страшный человек. Страшный. Он повёрнутый на всю голову, у него нет тормозов, у него сдвинуты напрочь человеческие ценности. А ещё у него есть маяк.

— Что за маяк?

— Он может ощущать любого человека, которого повстречал в жизни и который ему вот сейчас нужен. Я не знаю, может ли определять точное расстояние до этого человека, но направление — точно. Это как-то его с собакой роднит. Видела несколько раз, как Савва ему такой: «А скажи-ка, Асассин, жив ли такой-то человек?», они вместе вспоминали, кто это, и тогда Асассин поворачивался на месте, застывал и молча показывал: там, мол, этот человек, жив ещё. Далеко. Но жив. Так что… не сбежать мне, Димочка. Я не бросила бы маму, папу, это само собой, но если представить, что… то и тогда не убежать. Он найдёт. Они найдут.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});