Вольные повести и рассказы - Юрий Тупикин

– Поняла…

Не сразу он догадался, к чему она сказала. Она отвечала на его глупый вопрос. Задав себе цель, он прибег к своим средствам. Средства заключались в том, что он умел заставлять свою чувственность отключаться от любодеяния. Он стал размышлять обо всём на свете, сублимируясь в абстракции. Вначале он усмехнулся: впервые свою способность он применял по медицинскому назначению…

… Она ему сразу не стала чужой. С первого взгляда в приёмной, когда он пришёл за работой, он нахально подумал: «Вот бы какую!» Потом он называл её породистой теличкой и классной девочкой. Потом шеф всё время старался подсунуть ему свою любовницу. Однажды, тоже с подставы шефа, было безумие на дорогой шубе. Оказывается, безумие было у этой девушки, а он обезумел от неё. Опять подтвердилась русская мудрость. Он поэтизировал её тихой, чистой, русской красавицей. Она оказалась тихим омутом, перенаселенным чертями. В омуте оказалась болезнь. Приобретенное бешенство плоти. На глазах мужа и дочери, втроём, по очереди или одновременно. Звери. Звери лесные и горные. Звероиды. Даже цепь не снимали с ноги. Звероидный мазохизм. Бандитский мазохизм. Мать кусала их от насильственного сладострастия. Иначе, по Тане, почему бы они смеялись? Подонки. На глазах у мужа и дочери. Даже приматы-самцы не выдерживают испытание, их сердце поражает инфаркт. Они чувствовали её сладострастие. Неужели бывает? Надо спросить у врачей. Отец обязательно отомстил бы. Наверное, месть на совести шефа. Он взял у того арсенал, а у его жены он взял дочь. Он обязан отомстить. О-хо-хо! Кому мстить в нашей России? Звероидов становится всё больше и больше. Шеф не пойдёт. Месть исключается. Звероидам смерть бы звероидов. Но и он не будет помогать шефу в его отмщении. Он будет врачевать Таню… Какое-то созвучие происходило меж ними; силясь в догадке, он не улавливал его.

Таня периодически вздрагивала, вскрикивала, взвизгивала, глухо мычала. Это нормально. Обычно мычат на здоровье…

– Не спеши! У тебя не отнимают. Тебя не гонят. Это любовь. В любви разумное наслаждение. Открой глаза. Смотри на меня. Не стыдись. Всё пройдет. Я тебя излечу. Поняла?

– Поняла… – Она открыла глаза и вновь их закрыла. В глазах были жадные мутные черти. Хитрый шеф додумался до болезни, а сам излечить не мог. Кишка тонка. Послал к нему… Значит, сильно надо любить, чтобы любовь свою подставить оздоровляющему гувернёру. Он оздоровит его Таню. За одни синие глазки. Таких синих нет ни у кого, только у мультиков, и у неё… Да, глаза! Что же глаза? Глаза – душа или её обитель? Не однозначно. Глаза в глаза – любодеяние на небесах; зажмуркой могут неумелые неофиты. Он обязательно научит свою невесту любить его с открытыми глазами. Душа может смотреть зверем, бесом. Но это видимость. В душе не бывает бесов. Бесов нет. В душе гнездятся нечистые духи. Это-то и выглядывает мутно и злобно. Мутная злоба – фотография звероидов. Насадив в души людей злых нечистых духов, додумались изгонять из них бесов. И много веков преуспевали… Изгоняя бесов, калечили душу и убивали тело. Бесы есть злобные духи, бесами стали люди-звероиды, народные образы стали монстрами жизни. В Таню проникли те самые духи. Они осквернили Танину душу. Этих духов надо изгнать силой добра? Вряд ли можно. Но у него нет иного. Слава Дубине! Дед мой могучий! Помоги мне справиться с нечистью в Танином теле! Дай мне силы справиться с ними!..

– Хорошо, хорошо, вот так, спокойнее, мёд едят малыми дозами, всё пройдет, но надо однажды пресытиться до одурения и всё войдет в норму… – говорил он с уверенностью, словно он был психотерапевтом или сексопатологом. И поглаживал её волосы и другие места…

– С первого раза не очунеешь, устроим ещё сеансик, двух-трёх сеансов будет тебе за глаза, моя девочка. Клин клиньями выбивают, выбьем и твой. Очунеешь да очунеешь… Ну вот, молодчина, бесись, бесись… Терпи, терпи, терпи…

Сколько же она будет?!. Себе во вред он терпел. Он терпел ей на пользу.

– Я отдохну…

Наконец-то! Он повернул планету Земля вокруг оси и попросил: – Взлет!.. И глаза!

Она поняла. Она всё понимает. Самые понятливые женщины – секретари. Она вскинула крылья к самому солнцу, а он, напротив, не мешкал с проходом в нижнюю мантию…

– Глаза, глаза! Смотри мне в глаза! – а сам врубился буром во внутреннее ядро земли, и, видимо, пробурил его, как яйцо, потому что природа планеты закричала дурным голосом. Но он не сомневался в своей люботе, он сделал, как любит природа. Он знал, и пусть теперь знает и каждый, что и дурной голос природы может быть вестником здравого смысла. Жаль, что он, немного разбираясь в душах, не разбирался в природных катаклизмах. По всей вероятности, это был какой-то каскад толчков земных недр, разрядов или одно непрерывное землетрясение. Природа хотела долго и много, она получила всё, что хотела и проявилась так, как хотела.

– Глаза! Я кому говорю! Глаза! Ну, вот, наконец-то. Глаза просияли… Вся дурь на сегодня повыскочила, это точно. Сейчас тебе будет легко и многорадостно.

Таня станет ему предана теперь в той самой мере, в какой люди начинают состоять из одной только преданности. Все женщины, которые были с ним когда-либо в горячке, преданы ему и поныне, не во плоти, так в памяти. Таня верила ему, и она теперь знала, что он обладает врачующей силой.

* * *

Таня ждала его, как наркоманка. Она его дождалась. Она даже не спросила, утопил ли он арсенал в море или в океане. Она ему верила. Вернулся, значит, порядок. Ею обуревали страсти, характерные для синдрома. Она, по воле обстоятельств, приобрела комплекс нимфомании. Но этот комплекс имел локальный характер. Она терзала одного любовника. Затворнический образ жизни и установки шефа не позволяли ей развернуться. По этой причине нельзя, например, было пасть на охрану. Возможно, здесь были нравственные соображения. Как бы то ни было, она отличалась от других нимфоманок. Другие женщины, страдая бешенством отпущенной страсти, находят всё новых партнёров и вместе с ними находят всё новые разочарования. Никто из партнёров не выдерживает их сексуального марафона.

А Любан имел теперь счастье познать свои эротические границы. Ему хватило ума сообразить, почему шеф доверил свою любовницу доверенному гувернёру. Шеф был рад скрыться от своей наперсницы в любую командировку, лишь бы отдохнуть и восстановить силы. Но Любая пошёл дальше. Будучи человеком сильным, не страшившимся истощений, он, проникшись пониманием беды, пережитой девушкой, сделал вывод, что болезнь Тани не что иное, как эротическая психогения, возникшая в виде реакции на садомазохизм звероидов, пережитую ею в чеченском плену. Её сексуальный невроз выражен, думал он, в специфическом реактивном состоянии приобретенной половой несдержанности. Может быть, и шеф пришел к тем же выводам: она распалялась больше всего не от недостатка удовлетворения, а от скорого утомления Жени. Её это разочаровывало… Он уступал Любану, поэтому он не мог поступить так, как решил поступить Любан. Не уклоняться, а самому изнурить её и вызвать у самой больной истощённое отвращение к интенсивному эросу, а потом научить её нормальному любодеянию. То есть, он как бы решил доказать всем и себе, что можно одержать победу при наличии наследственных данных, доставшихся ему от первопредка Дубини. Таким образом, он не только поставил диагноз, но и приступил к врачеванию, призывая на помощь себе и народный принцип вышибания клина клином. Она и с ним проявила капризность. Но её привычное ожидание слабости наскочило на дуб. Как помощь себе, он использовал представления древних о душе-ветре. Душа их прослеживает связь с понятиями дуть, ветер, дуновение, дыхание, дух. Ветрам приписывается живительная сила души. Обладающим, кроме всего, большой энергетикой. Способным изменять свои направления и напряжения… И в резерве у ветра были многие варианты: верховой и порывистый, лобовой и встречный, ровный или кривой и много других, не считая главных сил резерва – бури и урагана… И ещё потому, что от ветреной девки ветролом остается. И ещё потому, что на ветру хорошо ловятся блохи, на ветру они смирные. И ещё потому, что ветер шапку сбивает, шубу снимает, а что остается – само отлетает-слетает, а дурь – вылетает.

Схватка нездоровой стихии и уравновешенной мощи с возвращением Любана немедленно возобновилась. И начался ветерок исподволь, шаткий и низовой, но с тёплой стороны. Уже этого ветерка хватило на то, чтобы от эротической психогении валил пар, и она обливалась потом. Тогда ветер стал прохлаждающим, голомянистым. Он остужал нахрапистый марафон и рыхлил зыбь покачнем-колышнем и мог успокаивать панику. Но как только ехидна голода поднимала голову, крутой порыв сшибал не только шапку, но и вытрясал надежды. Укрощение строптивости завершалось валким нагоном, и тогда потрясение было великое. Продольные струи вынизывали всё нутро, которое отчаянно навязывало ветру свою сексуальную волю.