Голос из глубин - Любовь Руднева

В июне 1741 года было составлено нашими первое описание материковой части побережья Северо-Западной Америки: «По земле оной везде высокие горы, а берега имеют крутые и весьма приглубы, а на горах близ того места, где прошли к земле… леса довольно большого росту, на них же и снег изредка виден был, а что севернее шли, то больше на горах снегу оказывалось… Видели лодку туземцев: корпусом остра и гребля не распашная, а гребут веслами просто у бортов».

Наташа, сочувственно улыбаясь, притронулась легко к волосам Андрея.

— Сколько прожито, а все удивляюсь тебе. Я ж знала — затрагивает твою душу та история, но все молчком что-то и притаскивал мне. Недаром Ветлин, поддразнивая, называет тебя первопроходцем.

Андрей же припоминал обстоятельства Беринговой поры, будто им самим пережитые:

— Цинга, борьба со штормами, потеря товарищей, и вот все-таки позднее возникает форт Росс. Ты когда-нибудь задумывалась, какие жены были у командиров форта?! О них сейчас взахлёб пишут те русские, что и ведут родословную от предков восемнадцатого века. Странная мозаика. Наполеон готовился к своим свершениям и того не подозревал — в это время земляки наши торили новые дороги на дальнем континенте, в 1795 году Шелехов доставил по заданию Баранова в залив Якутат первую партию русских переселенцев…

…Когда они вернулись в Ламонт, соскучившийся Дирк устроил у себя в коттедже со стрельчатыми окнами торжественный ужин при свечах. Он расстарался, живописно украсив дичь зеленью, ветчину — красными помидорами, «трепещущими» светло-зелеными кружочками свежих огурцов, и приговаривал:

— Вы любите вдруг самоутверждаться, обращаясь к родословной своих мореходов, натуралистов и географов, так я у вас учусь, — смотрите, в вашу честь я сочинил десяток фламандских натюрмортов, голландских композиций, каково взаимообогащение душ, а?

Казалось, Дирк и не может вместиться в экономное пространство малого подводного исследования. Его интерес к жизни глубин, возможно, требовал аскетизма, но Хорен его-то вовсе не признавал. А за столом в тот вечер он расспрашивал о впечатлениях странников. Наташа, посмеиваясь, призналась:

— На все: деревья, скалы, реки, смотрела я с жадностью, — впервые ж и наверняка в единственный раз. Да еще проезжали мы в Калифорнии поблизости от мест, куда тянулись мои соотечественники более полутораста лет назад, — среди них и те, кто вызывает мой пристальный интерес, с ними связаны и мои последние изыскания. — Наташа рассказала Дирку о молодых ученых, мореходах, будущих декабристах, их планах освоения Русской Америки, Южной Калифорнии. Им виделись русские поселения-колонии, где, возможно, осуществились бы и некоторые их идеалы.

Хорен был благодарным слушателем, не утратил способности удивляться. Он то вставал из-за стола, расхаживая по комнате, то, потчуя гостей, вдруг засыпал Наташу вопросами. Она раскраснелась, горячась, то и дело обращалась к Андрею за помощью, стараясь более точно ответить Дирку на его неожиданные вопросы. Хотелось ей, чтоб он почувствовал, какие талантливые, образованные, неуемные были те молодые географы, мореплаватели, что приходили к этому далекому континенту из России. Андрей сперва чуть подтрунивал над женой и Дирком: «Вот и остались вы вечными студентами», а потом сам втянулся в разговор, уже не только как толмач, но и единомышленник Наташи.

А она пыталась обрисовать самые разные характеры декабристов, судьбы, и как Рылеев, накануне трагических событий декабря 1825 года занимая место правителя дел Российско-Американской компании, поддерживал смелые проекты единомышленников-мореплавателей, географов. И сам хотел основать в Русской Америке «колонию независимости». С ним делились планами исследований.

— И столько переговорено было на его квартире, в доме у Синего моста, принадлежавшем Русско-Американской компании, — рассказывала Наташа. — Тут и шутить умели, и исповедовались даже стихами. — Она старательно, с помощью Андрея, сперва прочитав стихи Рылеева вслух, переводила их смысл Дирку по-английски. И как о своих близких толковала о Николае и Михаиле Бестужевых и Дмитрии Завалишине, молодом сподвижнике Лазарева.

— Вы представьте, Дирк, их разносторонность. Будущий сибирский каторжанин, активный член тайного общества, знавший английский, французский, немецкий, испанский, итальянский, латинский, греческий, еврейский, польский языки, знаток морской географии и астрономии, Дмитрий Завалишин совершил кругосветное плавание, к тому же объездил всю Верхнюю Калифорнию и осмотрел места теперь известные своими запасами золота. Там, на берегу реки Сакраменто, он обдумывал жизнь новых русских поселений — это ж было неподалеку от знаменитой колонии Росс, основанной Российско-Американской компанией в 1812 году. И успел он оставить много точных географических, морских описаний, интереснейших проектов, да, впрочем, и позднее, в жестокой ссылке, проявил себя ученым и популяризатором.

Наташа притронулась указательным пальцем к огоньку большой свечи, стоявшей рядом с ее прибором на столе:

— Они ж чертили карты, писали свои исследования, делали счисления при свете сальных свечей, совершали первые открытия, притом неся трудную корабельную службу. — Она добавила совсем тихо: — Поверите ли, я так порой ясно вижу их за своими любимыми и изнурительными занятиями, и, пожалуй, мне знакомы многие их неповторимые привычки.

Посмотрев на Дирка, она рассмеялась.

— Завалишин имел даже свои серьезные наблюдения и конечно ж суждения об американском вороне, — это уж наверняка должно вас завоевать. Вы, как и наш московский друг Амо Гибаров, чуть-чуть помешаны на врановых. Спору нет, говорят, и такие авторитеты, как этолог Конрад, они птицы умнейшие, хотя, мне кажется, пристрастие к ним требует особого характера. — Наташа усмехнулась. — Но, возвращаясь к судьбе декабристов, которые исследовали океан, приходили и на этот континент, в мечтах перекидывали мосты к нам, испытываешь боль и черпаешь силу. Тяжко расплачивались в России лучшие сыны ее за свой талант и цельность…

Уже в конце вечера Хорен спросил:

— Но что вам в странствии особенно запомнилось?

— Я оказалась лицом к лицу с тем, что синоптики называют «фронтом урагана». Цепи скалистых гор внезапно накрылись серым, средь бела дня потонули в ночи. Но в то время, когда я со страхом озиралась, — мы очутились на своей машине среди ущелья, — вдруг вдалеке перед нами распахнулось нечто невероятное — вся вселенная, сияющая. Явилось солнце, а небо в той дальней стороне украшало себя невинными, легкими облаками. Из мрака мы глядели туда!

— Ну, — продолжал Дирк свою незатейливую викторину, — а какой из рассказов Андрея в вечернюю пору у костра особенно заворожил вас?

— Несколько раз мы спутешествовали в восемнадцатый век, заглянули на Аляску старых времен. Он потчевал меня вместо современных детективов исследованиями мореходов-первооткрывателей. У него к этому свой давний интерес, и тут еще один перекресток, где мы охотно встречаемся. А сейчас, Дирк, самое время и вам сочинить сагу о вашем предке, который в поисках своей земли, милого голландского домика и хороших пастбищ пересек океан, не подозревая, что его потомок на этой земле Нового Света, добропорядочный ученый с сумасшедшей, но справедливой идеей сделать океан обитаемым, будет действовать от обратного. Итак, голландец начнет рыскать по океаническим глубинам и заселять их мечтами. Ибо перед тем, как человек делает свой рачительный шаг на новом поприще, впереди с факелами во тьму устремляются донкихоты. Разве нет, Дирк? Теперь я и хочу поднять тост за нашу счастливую дружбу, доверие, братство.

Они не знали тогда, что ответ Хорена будет пророческим:

— Мое доверие к возможностям океана безгранично, я ему вверил все лучшее, чем располагаю, скромно рассчитывая, что и он чистосердечно распахнет передо мною свои объятия. — И тут Хорен сделал, как он же заметил вслух, важное примечание: — Наташа, очень дорогая Наташа! Андрей не даст мне соврать, я ждал вашего приезда почти с таким же пылом, как и он, только братским. Ну, а необычайное парение словес наших, пожалуй, результат некоторой эйфории в связи с вашим присутствием. Когда люди запросто станут ездить друг к другу с одного конца света на другой, перестав себя противопоставлять в общем и в частности друг дружке, им вовсе не понятно будет, какое значение мы придавали расстояниям, разлукам, тоске.

Наташа благодарно кивнула Дирку и беспомощно развела руками.

— Я так взволнована, Дирк, что потеряла дар речи. Знаю только, этот вечер в вашем голландско-американском домике останется памятным до конца моей жизни. Это вроде общего плавания…

Они сидели теперь за маленьким столиком, пили кофе и полушутливо-полусерьезно прикидывали, куда в следующем веке, — а он — в соседстве, — шагнет их наука. Дирк воскликнул: