По древним тропам - Хизмет Миталипович Абдуллин

работать на Верину швейную фабрику в строительную бригаду — закладывали новый цех. Набрался Аруп смелости и зашел к секретарю парткома Анне Васильевне. Она узнала его и будто ждала давно.

— Я рада, что ты зашел. Молодец, — сказала она по-матерински. — Ну рассказывай, какие у тебя дела?

— Отвоевался. У вас работаю. Все хорошо, только… не все. Посоветуйте, что делать.

— Говори-говори, я слушаю.

— Ну, с Верой у нас… Приняли они меня как родного, живу у них. К Мерване на могилу ходил. Понимаете, мы же не виноваты, что их нет, а мы живы. А переступить трудно. И дети, Арслан к Вере как к матери относится. И мне она очень нравится.

— А ты говорил об этом с Верой?

— Нет. В атаку сколько раз ходил, не боялся, а тут…

— Поговори. Она поймет тебя. Цель-то у вас одна — чтобы дети счастливы были, так?

— Так.

— Ну, возьмешь ты Арслана у матери, женишься на другой.

— Не хочу я на другой и боюсь, что Вера не поймет. А она мне очень нравится. У нее такая душа…

— Вы оба молоды, красивы, работаете. Все счастье в ваших руках теперь. Не бойся. Законы сердца у всех людей один. Она такая радостная ко мне прибежала, когда ты вернулся.

— Правда?

— Правда.

— Я сегодня же все ей скажу. Двум смертям не бывать, а одной не миновать…

13

Из школы, после концерта, мы возвращались с Рошанкой поздно. Светила в чистом небе луна, свежий ветерок с гор разгонял устоявшуюся за день жару, бодрил.

— А где они живут? — спросил я Рошанку.

— Кто?

— Володя с Арсланом.

— А? Они же наши соседи.

— Странно, я никогда их раньше не видел.

— И не увидишь. Если весь век будешь сидеть в своем кабинете.

— Я же не просто так сижу, а работаю.

— Но жизнь-то мимо твоя идет… — сказала Рошан серьезно.

Это уже с чужих слов сказала моя дочка, и она, черт возьми, права. На службе лаборатория, дома кабинет. Не хожу ни в магазин за хлебом, ни в театр, ни к детям в школу — первый раз вот вытащил собственный ребенок, и как будто помолодел я с ней на целый десяток лет.

— А где их дом?

— Да вот же, рядом с нашим. Четырехэтажный. У них трехкомнатная квартира. Детей всего, как и у нас, четверо. И бабушка Паша. Вера Константиновна работает мастером на швейке, а дядя Аруп на стройке… Я была у них.

Позже, когда я ближе познакомился с этой удивительной и в то же время простой семьей и они рассказали мне все, что я написал здесь, я долго не решался спросить их: что же сказал Аруп Вере, когда пришел в тот день домой? Все же осмелился, задал вопрос. Вера Константиновна рассмеялась:

— У Арупа спросите.

Аруп пил чай и, довольный жизнью, улыбался:

— Знаете, ободренный Анной Васильевной, я как на крыльях летел домой…

Но Вера Константиновна перебила мужа:

— Аруп, мы же договорились не раскрывать семейных секретов.

И оба рассмеялись.

Пусть всегда будет радость в этом доме.

Перевод Б. Марышева.

СВАДЬБА НА ЧУЖБИНЕ

…Так вот, о Харбине. Старый, удивительный город! Не город, а конгломерат. Казалось, люди сюда собрались со всего света, причем у них нашлись причины поселиться именно здесь. В Харбине я впервые увидел русских эмигрантов. Они занимали несколько кварталов — бежавшие из России купцы, чиновники, помещики, а то и так, люди, как говорится, без определенных занятий — мелкие авантюристы, махинаторы, картежные шулера… Кварталы, где они жили, казались мне построенными из декораций: рубленые дома с резными крылечками, кабаки, лавки с «ятями» на вывесках, церковки, разбросанные там и сям, сиротливые, худосочные березки… И все это — рядом с буддийскими пагодами, молельнями, мечетями, рядом с китайскими фанзами, с торговыми павильончиками в кокетливом японском духе, с чайными и магазинчиками, где вместо сплошных стен — решетка из бамбука, и все воздушно, ажурно, пестро, все кричит и соблазняет глаз, как яркая рекламная этикетка…

Однажды в воскресенье мы с Леонидом, моим сослуживцем, взяли увольнительные и отправились на скачки. Не то чтобы мы были завзятыми лошадниками, скорее так, от нечего делать, да и просто хотелось потолкаться в гуще народа, понаблюдать чужую жизнь. Скачки в Харбине привлекали множество людей, и чем ближе к ипподрому, расположенному на окраине города, тем люднее становились улицы. Кто ехал верхом, кто добирался пешком, кто — на извозчике. Правда, ни русских троек с бубенчиками, ни колясок, запряженных породистыми рысаками, нам увидеть не довелось. Зато встречались иноходцы с красными ленточками, вплетенными в хвосты и гривы; на них важно, с достоинством, восседали дети — маленькие китайчата, дунгане, монголы…

Мы двигались в общем потоке, празднично оживленном, шумном, разноликом. Леонид жадно озирался вокруг. Его покинула обычная сдержанность, он болтал, смеялся, был непривычно возбужден и то и дело открывал в толпе что-нибудь неожиданное, экзотическое, всякий раз бурно радуясь своему открытию.

— Смотри, смотри! — закричал он вдруг, ухватив меня за локоть, и остановился.

К нам, ловко маневрируя между извозчичьими пролетками, приближались легкие дрожки. В дрожках сидела светловолосая девушка, правя серым жеребцом, высоко вскидывавшим голову на гордой, крутой шее. Не то возглас Леонида, не то наша форма привлекли ее внимание, и, поравнявшись с нами, она резко осадила жеребца и остановилась.

— Не хотите ли сесть ко мне, господа-товарищи? — Она дружелюбно и открыто улыбнулась нам.

Леонид нерешительно посмотрел на меня, я, не раздумывая, подтолкнул его в бок и первым вскочил на дрожки, рядом с девушкой. Я хотел перехватить у нее вожжи, но не успел: она тряхнула рукой — и серый жеребец тронул с места, плавно набирая скорость. До самого ипподрома мы не обменялись ни словом: нашей вознице приходилось внимательно следить, как бы не наехать на кого-нибудь, не зацепить соседнюю повозку, и, надо сказать, правила она искусно. А мы оба уже не столько поглядывали по сторонам, сколько любовались ею — ее тонким станом, чуть по-мальчишески угловатым, ее струящимися по плечам волосами, в которых играл ветер… Лицо у нее было нежное, чистое, как бы насквозь просвеченное солнцем, на нем резко выделялись темные пушистые брови и густые длиннейшие ресницы.

Звали ее Анфиса: единственно, что удалось нам выяснить по пути на ипподром.

На скачках мы пробыли недолго. Возможно, повторяю, нас просто не очень привлекали бега, а возможно, подействовала сама атмосфера: все зрители были страшно возбуждены, всюду заключались пари, спорили о ставках, бились об заклад, и на довольно значительные суммы, какие-то типы шныряли между рядов, цепким, наметанным глазом вылавливая самых азартных, предлагая