Культура Возрождения в Италии - Якоб Буркхардт

меру благородных и в то же время непринужденных манер, дружелюбия по отношению ко всему миру и подлинного свободомыслия, а также того духа, того изящного поэтического и любого иного дилетантизма, которые и образовывали душу живу этого кружка. Чрезвычайно важным признаком ценности такого общества является то обстоятельство, что дамы, составлявшие его средоточие, всем этим как раз и славятся и внушают к себе глубокое уважение, да так, что это ни в коей мере не вредит их репутации. Так, например, Изабелла Гонзага, урожденная Эсте (с. 35), принадлежавшая к числу благодетельниц Банделло, возбудила неблагоприятные для себя пересуды не собственным поведением, но свитой, состоявшей из девиц весьма свободного нрава[761]. Джулия Гонзага Колонна, Ипполита Сфорца, в замужестве Бентивольо, Бьянка Рангона, Чечилия Галлерана, Камилла Скарампа и другие имели совершенно незапятнанную репутацию, либо, ввиду их общественной значимости, их поведению в прочих отношениях не придавалось ровно никакого значения. Самая знаменитая дама Италии, Виттория Колонна{431}, была в полном смысле святой. Все то специфическое, что сообщается относительно непринужденного времяпрепровождения этого кружка в городе, на вилле, на купальных курортах, не может быть воспроизведено так, чтобы отсюда недвусмысленно усматривалось его превосходство над обществами остальной Европы. Однако следует прислушаться к тому, что говорит Банделло[762], и задаться вопросом, было ли возможно что-либо подобное, например, во Франции, прежде чем такие формы общения не были, и именно подобными ему людьми, пересажены туда. Разумеется, также и в ту эпоху все величайшие свершения в области духа происходили без содействия подобных салонов и не принимая их в расчет, однако мы были бы неправы, если бы слишком низко оценили их роль в развитии искусства и поэзии, хотя бы уже потому, что они помогали созданию того, что не существовало ни в одной другой стране: живого участия в произведениях искусств и вынесению о них близких по духу суждений. Но даже если не принимать этого во внимание, такой род социальности был совершенно необходимым цветком той определенной культуры и способа существования, которые были свойственны тогдашней Италии, а с тех пор сделались общеевропейскими.

Общественная жизнь Флоренции прежде всего подвержена мощному влиянию со стороны литературы и политики. Лоренцо Великолепный — личность, безраздельно господствующая в своем кругу не в силу своего положения правителя, как могли бы думать, но своих выдающихся природных качеств, и именно потому, что он предоставляет полную свободу всем этим столь различным между собой людям[763]. Можно видеть, например, как бережно относился он к своему великому домашнему учителю Полициано и как, несмотря на то, что независимый стиль поведения ученого и поэта были лишь с трудом переносимы в условиях необходимых ограничений, накладывавшихся подготовкой дома к переходу в разряд правящих, а также ввиду оглядки на легко ранимую супругу, Полициано все же остается глашатаем и символом славы Медичи. Сам Лоренцо, как и должно Медичи, радуется возможности самолично возвеличить радости своего общения и представить их в монументальной форме. В великолепно импровизированной «Соколиной охоте» он шутливо изображает своих товарищей, а в «Пире»[764] делает это в истинно бурлескной форме, однако так, что мы в состоянии ощутить возможность также и серьезного общения. Богатые сведения о таком общении дают его переписка и сообщения о его ученых и философских беседах. Другие относящиеся к позднему периоду общественные кружки во Флоренции — это отчасти предающиеся теоретическим рассуждениям политические клубы, которые имеют в то же время также и поэтическую и философскую составляющую, как, например, так называемая Платоновская академия, которая по смерти Лоренцо собиралась в саду у Ручеллаи[765]{432}.

Разумеется, формы общественной жизни при дворах правителей зависели от личности их самих. Однако с начала XVI в. такие общества были чрезвычайно немногочисленны, а те, что существовали, имели весьма незначительный вес в данном отношении. Однако двор, существовавший в Риме при Льве X, являлся обществом настолько необычным, что подобных более невозможно отыскать во всей мировой истории.

Для двора, но в еще большей степени — для себя самого формирует себя придворный, которого изображает Кастильоне. Он является, в сущности, идеальным общественным человеком в том его виде, которого как высшего своего достижения требует образованность этого времени, и скорее это двор предназначен для него, нежели он — для двора. Если поразмыслить, такой человек не испытывает нужды ни в каком дворе, поскольку сам обладает даром и манерами совершенного правителя и поскольку его спокойная неаффицированная виртуозность в отношении всех — как внешних, так и духовных — предметов предполагает слишком независимое существо. Внутреннее побуждение, приводящее придворного в движение, направлено, хотя автор об этом и умалчивает, не на служение правителю, но на собственное совершенство. Один пример поможет это прояснить. Так, на войне придворный не допускает[766] для себя возможности выполнения даже весьма полезных и связанных с опасностью и самопожертвованием поручений, если они лишены стиля и некрасивы по форме, как, например, захват стада: что подвигает его на участие в войне, это не долг как таковой, но «l’honore»{433}. Нравственная позиция, занимаемая в отношении государя, которой требует от придворного IV книга, очень свободна и независима. Теория возвышенной любви (в III книге) содержит очень много тонких психологических наблюдений, которые, однако, в лучшем случае могут быть отнесены к общечеловеческой области, и исполненное величия, почти лирическое прославление идеальной любви (в IV книге) не имеет уже ничего общего со специальными задачами всего сочинения. Однако то, какими утонченными оказываются здесь чувства, как и то, какому глубокому анализу они подвергаются, дает нам почувствовать в «Придворном», как и в «Азоланских беседах» Бембо, всю незаурядную высоту достигнутой образованности. Разумеется, воспринимать этих авторов догматически, понимать их буквально ни в коем случае не следует. Но и то, что подобного рода речи действительно произносились в изысканном обществе, не следует ставить под сомнение, в том же, что в этом одеянии перед нами предстает не просто фраза, а подлинная страсть, мы убедимся ниже.

Из внешних навыков от придворного требуется прежде всего совершенство в отношении так называемых рыцарских искусств, а помимо этого — еще многое другое, в чем может возникнуть необходимость лишь при вышколенном, гармонически развитом, основанном на личностном соперничестве дворе, какого за пределами Италии в те времена не существовало. Многое же явно покоится на общем, почти абстрактном понятии совершенства. Придворный должен иметь приличные навыки во всех благородных играх, а также уметь прыгать, состязаться в беге, плавать, бороться. Особенно важно, чтобы он был хорошим танцором и (что ясно само собой) прекрасным