Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу - Вячеслав Фомин

Приведенный материал показывает, что перечень предков здравствую­щих и упокоившихся князей, являющийся обязательным атрибутом письменной традиции эпохи Киевской Руси и периода политической раз­дробленности, не имеет никакого отношения к проблеме начала русской династии. Именно в русле данной традиции рассуждали Иларион и Иаков мних. Поэтому они, даже зная Сказание о призвании варягов, все равно из самых дальних предков Владимира могли назвать только Игоря и Ольгу, хотя те, конечно, не были «вторыми Адамом и Евой» (к тому же князь и княгиня олицетворяют собой Русь языческую и Русь уже на­чавшую приобщаться к христианству, и приход которой в лоно церкви восторжествует при их внуке Владимире). Поэтому, отсутствие в произ­ведениях названных авторов Рюрика не может служить доказательством как небытия этой личности в нашей истории, так и легендарности Ска­зания (или его очень позднего «появления на свет»). Вместе с тем, совер­шенно ничего не значит, с точки зрения начальной точки отсчета родо­словной русских князей, и тот факт, что Иларион прилагал к Игорю про­звание (эпитет) «Старый». Это подтверждает «Слово о полку Игореве», автор которого, определяя хронологические рамки своего повествования, говорит: «Почнем же, братие, повесть сию от стараго Владимера до нынешняго Игоря». В другом месте он с горечью восклицает, устремляя свой взор на славное прошлое: «О! стонати Руской земли, помянувше пръвую годину и пръвых князей! Того стараго Владимира нельзе бе пригвоздити к горам Киевским!».

В обоих случаях, как подчеркивает В.И. Стеллецкий, термин «старый» означает «давний и прославленный» (знаменитый, известный всем)» Вла­димир (под ним обычно понимают Владимира Святославича). «Старым» автор «Слова» называет вместе с тем и Ярослава Мудрого, параллельно именуя его в том же значении как «давный великыи Ярославль». В том же смысловом ряду стоят выражения «старые словеса», «старое время» и, конечно, «минули лета Ярославля». Исходя из того, что «Слово о полку Игореве» «старыми» одновременно именует и отца и сына, нельзя, конеч­но, выводить, что русские конца XII в. родоначальником русских князей в равной степени мыслили то одного, то другого, то обоих сразу. Особое место этих действительно великих людей и великих князей в русской истории, что объясняет постоянную апелляцию к их авторитету на протя­жении многих веков наших книжников, выразительно определил на страницах ПВЛ неизвестный летописец. В статье под 1037 г, говоря об Ярославе Мудром, он подчеркивает, что «при семь нача вера хрестьянь-ска плодитися и расширяти, и черноризьцы почаша множитися, и манастыреве починаху быти. ... Якоже бо се некто землю разореть, другый же насееть, ини же пожинають и ядять пищю бескудну, тако и сь: отець бо его Володимер землю взора и умягчи, рекше крещеньемь просветив, сь же насея книжными словесы сердца верных людий, а мы пожинаем, ученье приемлюще книжное».

То, что Иларион, называя Игоря «старым», не только не думал ставить его первым в ряд русских правителей, но и вообще не касался истоков их генеалогии, видно на примере других источников, дающих очень близкие по смыслу чтения. Так, в «Слове о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича», написанном вскоре после смерти Донского, говорится, что он выступил против Мамая, «акы древний великий князь Ярослав Володимеровичь...». В «Сказании о Мамаевом побоище» (Основная редакция XVI в. и ее варианты - Ундольский список второй четверти XVI в. и За-белииский конца XVII в.) отмечено, что по завершению Куликовской битвы князья и воеводы обратились к Дмитрию Ивановичу со следую­щими словами: «Радуйся, князю нашь, древний Ярослав (великий, древ­ний Ярослав - Забели некий; «другим Ярослав» - Ундольский), новый Александр, победитель врагом». Перед самим сражением мос­ковский князь, как согласно утверждают Основная редакция и ее вариан­ты - Ундольский, Забелинский и Ермолаевский (список конца ХѴП - на­чала XVIII в.), «въздев руце на небо, нача плакатися, глаголя: «Владыко Господи человеколюбче, молитв ради святых мученик Бориса и Глеба, помози ми, яко же Моисию на Амалика и пръвому Ярославу на Святополъка, и прадеду моему великому князю Александру на хвалящегося короля римъекаго, хотящаго разорити отечьство его».

В ряде списков «Сказания о Мамаевом побоище» (Основная редакция, ее Забелинский и Ермолаевский списки, Распространенная редакция, редакции Синопсиса 1680 г. и 1681 г. Пантелеймона Кохановского) Дмитрий Иванович, обращаясь к русским князьям с призывом на борьбу с Мамаем, напомнил им, что все они «гнездо есмя князя Владимера Святославича киевъекого». В «Задонщине» дважды подчеркивается, что Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич - «внуки святого великаго Владимера Киевского», поминавшие «прадеда своего великого князя Вла­димера Киевского». Но в то же время в ней сказано, что Боян «пояша руским князем славы: первую славу Игорю Рюриковичу, вторую - вели­кому Владимеру Святославичу Киевскому, третью - великому князю Ярославу Володимеровичю». В «Слове о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича» из князей эпохи Киевской Руси назван опять же только один Владимир: «Сий убо великыи князь Дмитрей родися от благородну и от пречестну родителю, великого князя Ивана Ивановича и матере великыс княгини Александры, внук же бысть князя великого Ивана Даниловича, собирателя Русьской земли, и корени святага и Богом сажденнаго саду отрасль благоплодна и цвет прекрасный царя Владимира, новаго Костянтина, крестившаго Русьскую землю...». В Кирилло-Болозерском списке «Задонщины» сказано, что «вещий Боян... пояше славу русскыим княземь: первому князю Рюрику, Игорю Рюриковичу и Святославу Ярославичу (так в тексте), Ярославу Володимеровичю...». В Синодальном списке в этой же части читается, что Боян пел славу «первому князю рускому на земли Киевской Рурику, ве­ликому князю Володимеру Святославичу, великому князю Ерославу Володимеровичу». Книжники позднего времени, рисуя значимость Куликовской битвы, конечно, не могли не апеллировать к прославлен­ным князьям прошлого (причем, к разным), абсолютно при этом не ду­мая о начале правящего дома, как об этом не думал их дальний пред­шественник Иларион, подчеркивающий значимость обращения Руси к христианству и роль в том Владимира Святославича. Отсутствие «варяж­ской» версии начала династии киевских князей в «Слове о полку Игореве», видимо, связано с давним противостоянием двух ветвей Ярославова дома, идущим со времени Владимира Мономаха и Олега Святославича, деда Игоря Святославича, центральной фигуры «Слова». Его автор, у которого исследователи отмечают «очевидную» близость к Ольговичам, «глубокую симпатию» к своему герою, и в центре внимания которого не только он, но вообще все «Ольгово хороброе гнездо...», мог, в связи с этим, проигнорировать Сказание о призвании князей и его главного действующего лица Рюрика. А именно Мономаховичами, заключал А.Г. Кузьмин, насаждалась варяжская легенда, и, «похоже, что, кроме них, никто и не выводил свое начало от Рюрика».

Нельзя принять и позицию, которую отстаивал Кузьмин как в отно­шении способа проникновения легенды из Новгорода в Киев, так и вре­мени ее занесения на страницы южнорусской летописи. Как полагал ученый, она могла попасть на юг лишь посредством князей Ростиславичей Галицких, потомков Ростислава Владимировича, ставших изгоями после смерти старшего сына Ярослава Мудрого Владимира в Новгороде в 1052 году. Именно они и могли, по его убеждению, хранить новгород­ские предания, где наличествовало имя Рюрик, среди русских князей впервые появившееся в их семье. Речь идет, следует напомнить, о Рюрике Ростиславиче, умершем молодым в 1092 году. Историк уверен, что с этим именем пришло в Южную Русь Сказание о призвании варя­гов. Потому он берет начало функционирования имени Рюрик среди южнорусских князей (а это где-то несколько позже середины XI в.) в ка­честве датирующего признака появления в Киеве и внесения в ПВЛ Сказания. Данный вывод весьма логичен, но он не так безупречен, как это может показаться на первый взгляд. Принимая его во внимание, надо, вместе с тем, задуматься над фактами, не согласующимися с ним. Во-первых, действительно имя Рюрик фиксируется среди потомков ро­доначальника русского правящего дома очень поздно: лишь в седьмом колене и по линии Владимира Ярославича. Затем оно вновь появляется, кстати, опять же с большим интервалом, но уже среди потомков Всево­лода Ярославича. Так был назван сын Ростислава (ум. 1167), внук Мсти­слава Великого, правнук Владимира Мономаха Рюрик, князь чернигов­ский и великий киевский князь, умерший в 1215 г. Больше это имя ни­когда не окажется востребованным среди русских князей вообще и князей Вяземских, в частности, своим родоначальником считавших именно Рюрика Ростиславича, но при этом не перестававшего, естес­твенно, быть их предком.

Во-вторых, великий киевский князь Игорь погиб в 945 г. И это имя появляется среди его потомков только в четвертом колене: так был наз­ван один из последних сыновей Ярослава Мудрого Игорь, родившийся в 1036 году. Естественно, опираясь на этот факт, нельзя утверждать, что предание о Игоре, как родоначальнике киевских князей возникло лишь в 30-х гг. XI в. и примерно в те же годы было занесено на страницы лето­писи. Затем это имя было дано в шестом колене по линии Святослава Ярославича Игорю Ольговичу (второй сын в семье, ум. 1147) и в седь­мом колене Игорю Святославичу (также второй сын в семье, ум. 1202), герою «Слова о полку Игореве». Во всех перечисленных случаях обра­щает на себя внимание то обстоятельство, что Игорем нарекали в кня­жеских семьях не первенцев, т.е. потенциальных претендентов на вели­кокняжескую власть, а младших представителей правящих домов.