Багровая заря - Елена Грушковская

— А, милочка, здравствуйте… Значит, вот вы как выглядите, когда выходите на тропу войны. Что ж, форма вам очень к лицу. Чёрный цвет вам всегда шёл. Очень славно.

— Аделаида, это правда? — спросила я тихо. — Вы это сделали?

Она устало и горько усмехнулась.

— Смешной вопрос, дорогая. Раз я здесь, — она обвела взглядом камеру, — значит, сделала.

— Нет, Аделаида, скажите это, глядя мне в глаза, — потребовала я.

Она встретилась со мной взглядом и со смущённым видом опустила глаза, чуть улыбаясь, как будто её уличили в каком-то житейском грешке.

— Ну… Да, я это сделала, — сказала она. — Вы довольны?

Она созналась так легко, как будто это была какая-то невинная шалость, за которую её ждёт лишь символическое наказание. Я спросила:

— Они вас заставили? Чем-то угрожали? Запугали?

Аделаида покачала головой.

— Вы склонны драматизировать… Нет, всё гораздо прозаичнее. Меня никто не заставлял и не запугивал.

— Почему, Аделаида? — спросила я. — Я считала вас другом, а вы нанесли мне удар в спину. За что?

Она вздохнула, снова улыбнулась, удручённо разведя руками.

— Трудно сказать… Нет, лично против вас я ничего не имею. Но я подумала, если Орден вас получит, всё снова станет как раньше. Прекратятся эти распри… Как было прежде хорошо!

— Вы ошиблись, — сказала я. — На этом всё бы не кончилось. Всё только началось.

Аделаида Венедиктовна подняла брови.

— Вот как? — проговорила она озадаченно и как будто с досадой. — Вы так думаете? Гм, обидно… Право же, обидно. — Она помолчала, погружённая в глубокую задумчивость, а потом вдруг пожаловалась, сделав кислую гримасу: — Вы знаете, милочка, у меня здесь отобрали мою трубку и табак. По-моему, это зря, вы не находите? Мне так не по себе без курения! Как будто чего-то не хватает. Мне, право же, неловко вас просить…

Я распорядилась, чтобы Аделаиде вернули её курительные принадлежности. Получив их назад, она сразу повеселела и, улыбаясь, предложила:

— Не составите мне компанию? Впрочем, я знаю, что вы скажете. «Со стукачами не курю», не так ли?

— Ну почему же, — сказала я, доставая сигареты и зажигалку. — Можно.

Она, набив трубку и закурив, встала у решётки, прислонившись плечом к стене. Я сделала то же самое, и некоторое время мы молчали, выпуская дым. Наконец я сказала:

— Вы говорили, что соблюдаете нейтралитет… Однако в этом случае ваши действия были отнюдь не нейтральны. Они были весьма проорденского толка.

— Ну, как вам сказать! — Аделаида затянулась и выпустила три колечка. — Нейтралитет — вещь обманчивая… Иногда думаешь, что придерживаешься его, а на самом деле оказывается, что нет. Что я могу сказать? Кажется, я села в лужу. В бурные времена мне всегда удавалось оставаться на плаву, а сейчас я, похоже, попала под репрессии…

И она издала смешок, от которого мне стало не по себе. Будь я на её месте, мне было бы не до смеха. Мной овладели оторопь и недоумение.

— Аделаида, вы вообще понимаете… осознаёте степень серьёзности того, что вы сделали, и как вы за это поплатитесь? — спросила я. — Точнее, осознавали ли вы это тогда, в тот момент, когда вам пришла в голову эта идея?

Она вздохнула и улыбнулась грустно и ласково. Так не улыбаются злодеи, мелькнуло у меня в голове.

— Даже не знаю, что сказать, милочка… Тогда мне казалось, что это хорошая идея. Сейчас… — Аделаида снова хихикнула. — Сейчас я на пути к осознанию, что эта идея была не очень хорошая. У меня есть все основания полагать, что я совершила глупость.

— Глупость? Думаю, это называется по-другому, Аделаида, — сказала я с горечью.

— Ну, не судите меня слишком строго, — улыбнулась она. — Я всего лишь выжившая из ума старуха.

— Судить я вас не буду, — ответила я. — Приговор вам уже вынесен. К сожалению, состояние вашего рассудка в данном случае в расчёт не будет браться.

— И что же меня ждёт? — спросила она.

— Полагаю, смертная казнь, — сказала я. — Если я вас помилую, друзья меня не поймут. По-другому с такими, как вы, в военное время и не поступают.

В первую секунду на лице Аделаиды отразилось горестное недоумение; она приподняла брови, похлопала глазами и пробормотала, обречённо кивая:

— Вот как? Впрочем… Да, да, понимаю. Разумеется. Разумеется.

Недоумение на её лице сменилось прежним выражением беспечности и стоического спокойствия.

— И как же я буду умерщвлена? — поинтересовалась она, как будто спрашивала о погоде. — Наверно, через обезглавление на гильотине? Да, ведь другого способа лишить жизни такое существо, как мы с вами, нет. — Аделаида вздохнула, вынув изо рта чубук трубки. — Как во времена Великой французской революции!

— Больше всего меня убивает то, что вы сделали это сразу после того, как мы с вами сидели в вашей гостиной и пускали колечки, как старые друзья, — сказала я. — Но после моего дружеского визита к вам меня схватили и бросили в Кэльдбеорг. Не хочу говорить о том, что мне пришлось вынести там — скажу лишь, что я едва сумела выжить. Только ради Карины я выкарабкалась — у неё не осталось никого, кроме меня, и я должна думать о ней. Смерти как таковой я не боюсь, меня бросает в дрожь лишь при мысли о том, что моя девочка могла остаться совсем одна.

Аделаида грустно и удручённо пожала плечами.

— Мне очень жаль, — только и сказала она.

Она задумчиво выпустила большое колечко дыма, а сквозь него пропустила маленькое.

— За жизнь я не так уж и цепляюсь, если уж на то пошло… Она и так была достаточно долгой, а в последнее время и довольно скучной. Можно ради разнообразия и умереть, хоть какое-то событие.

Аделаида выпустила новое дымовое колечко.

— Да, кстати, — сказала она как бы между прочим, — когда будете отдавать приказ о моей казни, нельзя ли сделать так, чтобы это произошло в как можно более короткие сроки? Ожидание так утомляет!

Горечь переполняла мою грудь во время всего этого разговора, и вытеснить её не помогал даже табачный дым. Аделаида была такой же, как всегда, какой я знала её в прежние времена, как будто она и не делала того, что она сделала, а произошла какая-то ошибка. Умом я понимала, что это сделала она, но сердце отказывалось в это верить. Она не была ни обозлённой, ни напуганной, к перспективе смерти на гильотине относилась с каким-то равнодушием, но не раскаивалась. Может быть, если бы она выразила раскаяние в том, что сделала, я бы ещё задумалась, не стоит ли отменить приказ о смертной казни и заменить её каким-нибудь другим наказанием, но Аделаида считала, что ей не в чем себя упрекнуть. «Глупость» — так она называла то, что она сделала. Если бы она призналась, что её заставили, какими-либо угрозами или запугиванием вынудили так поступить, быть может, это тоже могло бы побудить меня удержать занесённый над ней карающий меч, но Аделаида, пожав плечами, сказала, что никто её к этому не вынуждал — она сама до этого додумалась. Моё сердце не хотело верить в то, что она так поступила со мной, и склонялось проявить к ней милосердие, но все соломинки, за которые я хваталась, чтобы найти для этого повод, оборвались. Докуривая сигарету, я думала о том, что мне будет очень тяжело отдать этот приказ, но я уже знала, что отдам его.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});