Вампир Арман - Энн Райс

– Те, Кого Следует Оберегать, дитя, – кто они? – внезапно спросила она.

Сантино устало махнул правой рукой.

– Алессандра, этого он не знает. Не сомневайся. Мариус был слишком умен, чтобы ему рассказать. И что с ней стало, со старой легендой, за которой мы гоняется столько лет, что потеряли им счет? Те, Кого Следует Оберегать... Если они таковы, что их нужно оберегать, то их больше нет, поскольку их хранителя – Мариуса – больше нет, и оберегать их некому.

Меня затрясло от ужаса, – я боялся, что из глаз моих вот-вот польются безудержные слезы и что они станут этому свидетелями. Нет, слишком чудовищно... Мариуса больше нет...

– На то Божья воля, – поспешно, словно испугавшись за меня, продолжил Сантино. – Бог пожелал, чтобы все здания рассыпались, чтобы все тексты были расхищены или сгорели, чтобы все свидетельства очевидцев таинства были уничтожены. Подумай, Алессандра. Подумай. Все написанное рукой Матвея, Марка, Луки, Иоанна, Павла погребено под спудом времен. Где хоть один свиток с подписью Аристотеля? А Платон? Остался ли нам хоть один клочок, брошенный им в огонь, – хоть одно свидетельство его лихорадочных трудов?..

– Что нам до этого, Сантино? – с упреком спросила она, однако при этом по-матерински гладя его по волосам.

– Я хотел сказать, что таковы устои Господа, – ответил Сантино, – устои его мироздания. Время смывает даже письмена в камне, под огнем и пеплом ревущих гор исчезают целые города. Иными словами, земля вбирает в себя все, а теперь она поглотила и его, легендарного Мариуса, который был намного старше всех тех, чьи имена нам известны. А с ним ушли и его драгоценные тайны. Да будет так!

Я молча сжал руки, чтобы они не дрожали.

– Жил я в одном городе, – вполголоса продолжал он, держа на руках жирную черную крысу и гладя ее, как самую пушистую кошку, а та, поблескивая крошечным глазом и свесив вниз длинный изогнутый хвост, напоминавший косу, даже не шелохнулась. – Прелестный был город, с высокими прочными стенами. Каждый год там бывала такая ярмарка, что словами не описать: все купцы выставляли на ней свои товары, со всех деревень, ближних и дальних, собирался стар и млад – покупали, продавали, танцевали, пировали... Замечательное место! Но все забрала чума. Чума пришла, не заметив ни ворот, ни стен, ни башен, прошла незамеченной мимо стражников властелина, мимо отца в поле, мимо матери в огороде. Всех забрала чума, всех, за исключением самых неисправимых грешников. Меня замуровали в собственном доме вместе с раздувшимися трупами моих братьев и сестер. И я вновь обрел свободу только благодаря вампиру, который случайно забрел туда в поисках пропитания и не нашел иной крови, кроме моей. А сколько их было!

– Разве мы не отрекаемся от нашей смертной истории во имя Господа? – спросила Алессандра с величайшей осторожностью. Ее рука продолжала гладить волосы Сантино, откинув их с его лба.

Охваченный воспоминаниями, он устремил на меня невидящий взгляд широко раскрытых глаз.

– Тех стен уже нет. На их месте сейчас деревья, дикая трава и груды камней. И в далеких замках можно встретить камни из бастионов крепости нашего властелина, из наших лучших мостовых, из зданий, составлявших некогда предмет нашей гордости. Так уж устроен этот мир – все уничтожается, и пасть времени не менее кровожадна, чем любая другая.

Повисла тишина. Я не мог остановить дрожь, сотрясавшую меня с ног до головы. С губ сорвался стон. Я посмотрел по сторонам и опустил голову, крепко сжимая руками горло, чтобы не закричать.

Через некоторое время я все же заставил себя выпрямиться и заговорить, правда шепотом:

– Я вам служить не буду! Я вашу игру насквозь вижу. Мне знакомы ваши писания, ваше благочестие, ваша страсть к самоотречению! Вы, как пауки, ткете темную, запутанную паутину, вот и все, а кроме кровавого племени вы ничего не знаете, вы умеете только плести свои скучные силки, вы такие же жалкие, как птицы, вьющие гнезда в грязи на мраморных подоконниках. Ну и плетите свою ложь. Я вам служить не буду!

С какой любовью они на меня посмотрели.

– Ах, бедное дитя, – вздохнула Алессандра. – Твои страдания только начинаются. Так зачем страдать во имя гордыни – не во имя Бога?

– Я вас проклинаю!

Сантино щелкнул пальцами. Почти незаметно. Но из темноты, из дверей, спрятанных в земляных стенах и распахнувшихся подобно немым ртам, явились его слуги, в широких одеяниях и капюшонах, как раньше. Они схватили меня, крепко вцепившись в руки и ноги, но я не сопротивлялся.

Они потащили меня в темницу с железными решетками и земляными стенами. Но когда я попытался прорыть себе выход, мои скрюченные пальцы наткнулись на окованный железом камень, и дальше копать было бесполезно.

Я лег на землю и разрыдался. Я оплакивал своего Мастера. Мне было все равно – пусть меня слышат, пусть надо мной смеются. Я знал только, как велика моя потеря, и потеря эта была сравнима только с моей любовью, а только узнав глубину своей любви, можно как-то почувствовать ее величие. Я все плакал и плакал. Я ворочался и ползал по земле. Я цеплялся за нее, царапал ее, а потом лежал без движения, и только немые слезы текли по моим щекам.

Алессандра стояла за дверью, положив руки на прутья решетки.

– Бедное дитя, – прошептала она. – Я буду с тобой, я всегда буду с тобой. Только позови.

– Ну почему? Почему? – выкрикнул я, и каменные стены отозвались эхом. – Отвечай!

– В самых глубинах ада, – сказала она, – разве демоны не любят друг друга?

Прошел час. Ночь подходила к концу.

Я страдал от жажды.

Я буквально сгорал от жажды. И она это знала. Я свернулся на полу, наклонил голову и сел на корточки. Я умру прежде, чем смогу еще раз выпить кровь. Но больше я ничего не видел, больше я ни о чем не мог думать, больше я ничего не хотел. Кровь...

После первой ночи я решил, что умру от жажды.

На исходе второй я думал, что погибну от собственных воплей.

Когда подходила к концу третья ночь, я мог только мечтать о крови, отчаянно плача и слизывая с пальцев красные слезы.

Через шесть таких ночей, когда жажда стала совершенно невыносимой, мне привели отбивающуюся жертву.

Я почуял кровь из конца длинного черного коридора. Я услышал запах прежде, чем увидел свет факела.

К моей темнице волокли крепкого, дурно пахнущего молодого мужчину. Он брыкался, сыпал проклятиями, рычал и брызгал слюной, как безумный, вопя при одном только взгляде на факел, которым его запугивали, подталкивая вперед. Я с огромным трудом поднялся на ноги и тут же навалился на него, буквально рухнул на его сочную горячую плоть. Я разорвал его горло, одновременно смеясь и плача, впопыхах давясь и захлебываясь кровью.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});