Корона, огонь и медные крылья - Максим Андреевич Далин

Лиалешь, эта сумасшедшая мечтает умереть как солдат! Так рвётся умереть, что порицает желающих жить!

– Я рвусь спасти Тхарайя, которого ты предала! – немедленно отрезала Раадрашь, выпадая из своего жертвенного пафоса.

Мне снова пришлось вмешаться в их ссору, чтобы она не зашла слишком далеко.

– Сейад, – сказала я чуть громче, чем хотела бы. – Расскажи мне об этом; я, похоже, не дождусь внятного рассказа ни от кого, кроме тебя.

Далхаэшь недовольно замолчала, но перебить меня не посмела. Шуарле опёрся локтями о край ложа, а Раадрашь раздражённо вильнула хвостом, но тоже спорить не стала. Сейад грустно улыбнулась.

– Не победа – умереть за победу, говоришь ты… – начала она, вынимая из торбочки очередной недовязанный носочек. – Э-э, может, и права ты… Но уж такая это война, такие враги. Смертного врага можно убить – с мёртвым врагом что сделаешь, скажи? С тем, кого ты убил, уложил в землю и засыпал его очи землёй, а он снова встал, чтобы достать тебя клинком, что, скажи, делать с таким?

– Как это может быть? – спросила я. – Это звучит как кошмар…

– Э-э, как! Давно это началось, Лилес… может, тыщу лет назад, а может, больше – очень давно. Там кому-то, – Сейад ткнула спицей вверх, очевидно, имея в виду небеса, – или там, – она ткнула спицей вниз, в направлении преисподней, – захотелось крови. Да не той, что всегда ручьями лилась на поле боя, – эту кровь они могли горстями черпать – а той, что стоит куда дороже. Крови невинных, видишь ты. Беззащитных. На которых и у очерствевшего душой не вдруг поднимется клинок. Вот какой им крови приспичило, Лилес.

– И аманейе стравили людей с птицами! – вставила Раадрашь, не выдержав. Её зрачки расширились, как у ребёнка, слушающего страшную сказку.

– Хэй, так! – Сейад кивнула, продолжая вязать. Непостижимо длинная пушистая шерстяная нить тянулась из торбочки, но клубков внутри я никогда не видела. – Кто-то из них, из тех хитрецов, которые любят кровь и знают, как её добыть, понимаешь ты, нашептал людям, какие из птенцов получаются дивные рабы! Это он первый выжег у птенца на лбу проклятый знак, что зовут «страх полёта» – а дальше всё само пошло, так ведь с людьми всегда. Им покажи крошечное зло – они вырастят его с гору, верно.

Шуарле вздохнул или всхлипнул, и я подала ему руку. Он прижал ко лбу мои пальцы, будто у него вдруг разболелось место стёртого клейма.

– Э-э, вот так, как с ним, делали со многими тогда! – сказала Сейад, кивнув в сторону Шуарле. – И хуже, чем с ним! Так появились первые полукровки, камень бесплодный – от птах, которых брали силой. А потом птицы стали мстить, и уже человечья кровь полилась потоками. Птицы-то без разбора убивали, никого не щадили, даже младенцев – а всё оттого, что птицам нет хуже зла и беды, чем рабство. Всё они могли стерпеть, кроме обрезанных крыльев, а видеть братьев и сестёр с обрезанными крыльями было им нестерпимо…

– Да, да! – снова перебила Раадрашь. – Они убивали друг друга без счёта, пока однажды птицы не уничтожили человеческий посёлок почти целиком! И тогда мёртвые ужаснулись и встали защищать живых! Вот так врата и открылись! Так рассказывала моя бабка!

– Э-хе-хей, если бы! – вздохнула Сейад. – Мёртвые сами возжаждали кровавой мести, вот что я говорю! И они все встали, брошенные в степи тела, проткнутые железом тела, растерзанные тела, несчастные тела, лишённые оплакивания и погребения, встали, чтобы живым отомстить, вот что случилось! Э-э, они, мёртвые, понимаешь ты, не стали разбирать, кто убил их, а кто убивал их убийц. Они одно знали: их убила война! Их ненависть убила. И они напились крови живых и их слёз до отвала!

– А из воинов никто не вернулся домой, – кивнул Шуарле. – Я вспоминаю… когда-то очень давно мне эту легенду тоже рассказывали… Мать рассказывала… Воины людей и птиц забыли о вражде друг к другу – они стали плечом плечу сражаться с мертвецами. Только мертвеца ведь нельзя убить второй раз, да, Сейад?

– Да, это верно, – сказала Сейад, покачивая головой. – Нельзя убить уже убитого. Пока у него будет тленное тело – будет сражаться тело, когда тело распадётся в прах – будет сражаться голодный дух, а он сильнее тела и вовсе неуязвим. Люди их укладывали – и сами ложились в землю, но людей становилось всё меньше, а мертвецов – всё больше. Тогда-то уцелевшие и воззвали к Солнцу!

– К Нут, – поправила Раадрашь.

– Ай! – отмахнулась Сейад. – К самым сильным из всех! Они воззвали – они и ответ получили. Жажду мёртвых утолит самая чистая кровь, а их ярость утишит сердце, не знающее ненависти. Как только нашёлся высокородный мужчина, готовый пожертвовать собой ради жизни живых и покоя мёртвых, так всё это бедство и прекратилось. Вот всё.

– С тех пор мёртвые вставали несколько раз, – сказала Раадрашь. – И всегда находился принц, готовый умереть за других. Последний раз – наш, птица, брат моего прадеда, о нём до сих пор поют песни. А в этот раз – полукровка, – её голос зазвучал прорывающимися слезами, – опальный принц людей – получил каплю счастья, чтобы умереть со славой, – ах, горе мне, ничтожной! – И Раадрашь, беззвучно рыдая, упала в мои объятия.

Впервые я увидела её плачущей, да ещё и – оплакивающей Тхарайя. Зрелище показалось невероятным, но история Сейад и мне надорвала сердце.

– Послушай, – сказала я, стараясь не плакать вместе с ней, – мы ещё ничего не знаем. Может, возлюбленный Нут ошибся, и всё не так ужасно… В конце концов, эту войну начали мои соотечественники-северяне – им и расплачиваться… Может, мёртвые сами уйдут, когда птицы Тхарайя победят северян…

– Хорошо бы, – вздохнул Шуарле, и я услышала в его голосе боль и неверие. – Если мертвецов устроит такая плата…

Я кивнула. Раадрашь свернулась клубком на ложе рядом со мной, ещё всхлипывая. Сейад вязала и покачивалась, по обыкновению, что-то напевая. Далхаэшь сладко спала в углу на куче подушек. Занималось серое утро, за стенами Дворца начинался дождь – и ветер швырнул в цветное стекло окна пригоршню капель, тяжёлых, как свинцовые пули…

Тхарайя

Степь лежала под нами, белёсая от зноя, но с гор дул прохладный ветер. Он стелился понизу, освежал жухнущую траву и давал путникам, идущим и едущим по большой дороге, ведущей в Данши-Вьи от Лаш-Хейрие, дышать полной грудью. Этот встречный поток мешал лететь низко, сбивая строй и раскачивая моих птиц – заставлял подниматься выше, вместе с тёплым и лёгким дыханием степи.

Керим –