Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич

П. спросил у меня, почему Н. все еще в деревне, и правда ли, что ты написал ему, чтобы он отдохнул на Кавказе в Боржоме. Я сказала — да, и что ты позволил ему оставаться 10 дней в Першине[444]. Милый мой, прикажи ему скорее ехать на юг. Всякого рода дурные элементы собираются вокруг него и хотят использовать его как знамя. Господь этого не допустит, но было бы безопаснее, если бы он скорее уехал на Кавказ. Ты дал ему 10 дней, а завтра уже будет три недели, как он покинул ставку. Будь тверд и в этом, прошу тебя. Я так рада, что П. понял игру, которую Н. затеял. Он вне себя от манеры адъютантов Н. выражаться. Я рада, что ты имел объяснения с В. — он так упрям и самонадеян, и друг Щербатова. Как я рада, что ты сделал смотр артиллерии, — какая это была награда артиллеристам! Непременно удержи Мишу при себе. Павел опять повторил, что он очень надеялся, что ты отошлешь Дмитрия в полк. П. находит, что жизнь, которую Д. теперь ведет, гибельна для него, так как ему абсолютно нечего делать, и он по-пустому тратит время. Это совершенно верно.

Если получишь известия о гусарах, сообщи мне, так как Павел очень тревожится за сына, который теперь в этом полку. Павел теперь здоров, но очень слаб, бледен и худ. Старая тетя Саша Н.[445] прибыла в город и будет у нас пить чай в среду. Ксения и Сандро завтракают у меня в тот же день.

Сегодняшние известия о союзниках — блестящи, если это правда. Слава Богу, если они начинают действовать теперь. Положение было трудное. Взяли 24 орудия и несколько тысяч пленных — это великолепно!

Я нахожу скверным, что министры сообщают посторонним подробности прений, происходивших в Совете Министров по разным вопросам. Наше необразованное общество (воображающее себя интеллигентным) читает все и схватывает лишь четвертую часть прочитанного, потом начинают обсуждать, — а газеты все критикуют — черт бы их побрал!

Михень писала, чтобы узнать опять насчет Плото, — нельзя ли что-нибудь сделать? — я так к тебе пристаю! В милом Петрограде говорили, что ты был здесь несколько дней, теперь говорят, что Гр. — в ставке. Право, здесь все более и более становятся кретинами, и я так жалею тебя, что ты сюда вернешься. Но я буду без ума от радости, когда ты будешь опять со мной, хоть и на очень короткое время, только бы услышать твой дорогой голос, видеть твое милое лицо и держать тебя долго, долго в своих объятиях. — Голова и глаза у меня болят, поэтому больше писать не могу. Прощай, дорогой, родной мой Ники.

Да благословит тебя Господь, да защитит и сохранит от всякого зла! Осыпаю тебя поцелуями.

Навсегда твоя старая женушка

Аликс.

Я тоскую по нашему госпиталю, в котором не была с четверга.

А. переселилась в Большой Дворец. Посылаешь ли ты твоих свитских по фабрикам, мой дорогой? Пожалуйста, не забудь этого.

Мои Александровцы — около Двинска, они понесли тяжелые потери людьми.

Дети все тебя целуют, Мария в восторге от твоего письма.

Юзик никогда не ездил в ставку, дети это выдумали.

Мне нравится рассказ об охоте на германцев близ Орши, — наши казаки их бы скоро разыскали. Целятся ли они опять на Ригу?

Дорогой мой, мне тебя так недостает! Твои письма и телеграммы — моя жизнь. Целую дорогого Мишу и Дмитрия.

Привет старику и Н. П.

Подумай об Иванове, дорогой мой. Мне думается, ты будешь спокойнее, если Иванов будет с Алексеевым в ставке. Ты тогда был бы свободнее в своих передвижениях. Если же ты останешься дольше в ставке, он мог бы делать объезды, все инспектировать и сообщать тебе и наблюдать за всем. Его присутствие было бы всюду полезно.

Спи хорошо, благословляю и целую тебя.

Могилев. 14 сентября 1915 г.

Моя возлюбленная душка-Солнышко,

Сердечное спасибо за твои милые письма, всегда являющиеся для меня источником радости и утешения. Только что приехал старик (Гор.), и я приму его в 6 час. Мне очень жалко тебя, что тебе пришлось так утомляться эти хлопотливые дни, — особенно перед m-me Б.

Пока еще трудно назначить день моего прибытия домой, потому что это связано с тем, когда ставка будет перенесена в Калугу, это отнимет пять или шесть дней, — так что, Бог даст, мы проведем вместе около недели! Какое счастье!

История с германским разъездом окончилась, как я и думал, потешным образом. Это был наш собственный разъезд из 7-ми казаков, который, заблудившись, отбился от одной из кавалерийских дивизий, значительно севернее Минска. — Они искали германскую конницу и забрались к югу до самого Могилева. Как глупо было выдумывать такую историю!

Погода по-прежнему чудесная. Я каждый день выезжаю в моторе с Мишей, и большую часть моего досуга мы проводим вместе, как в былые годы. Он так спокоен и мил — шлет тебе самый теплый привет.

В общем дела на фронте не плохи. Немцы продолжают нажимать на вершину Двинск, и в направлении Вильны к востоку, а также от Барановичей. В этих местах все эти дни идет очень серьезный бой.

Ну, дорогая моя, я должен кончить. Благослови Бог тебя и дорогих детей! В следующий раз напишу Анастасии.

Нежно целую вас всех. Всегда твой

Ники.

Царское Село. 15 сентября 1915 г.

Мой бесценный душка,

Серо, дождливо и совсем холодно. Я все еще не совсем хорошо себя чувствую, голова все время побаливает, но, несмотря на это, у меня заседание комитета по вопросу о наших пленных в Германии. За это дело взялось одно частное общество, охватывающее всю Россию, подстрекаемое Сувориным, так как он находит, что кн. Голицын работает вяло. — Мне не нравится эта мысль, так как я вижу в ней только желание мешать мне, вместо того чтобы слиться с нашим обществом. — Чувствуя себя плохо, я не была в состоянии пойти на панихиду по старому Арсеньеву,. но пойду или завтра вечером на вынос и парастас к Знамению, или туда же на похороны в четверг утром. Я послала крест из цветов от нас обоих и написала бедной маленькой Наденьке[446], а также выразила соболезнование от твоего имени ее братьям.

Целая страница истории прошлого уходит вместе с ним. Я сейчас же передала твое приказание относительно бумаг и писем из твоей библиотеки, которые находились у него.

Сегодня в газетах было напечатано о наших морских потерях, и теперь я все понимаю. Как хорошо, что англичане и французы, наконец, начали наступать, и, кажется, с успехом! Дай Бог, чтобы они продолжали, как обещали, в сентябре! Но какое упорное сражение на нашем фронте, — как ужасно видеть, что одни и те же местности и позиции по несколько раз переходят из рук в руки!

Как грустно, что тебе надо ехать в Калугу! Это такой большой город, и еще дальше, — вероятно, из-за железнодорожной линии? — Так странно, что тебе приходилось жить в разных местах, переживать так много, а я ничего не знала и не принимала участия в твоей жизни там. — Милый, нельзя ли обратить внимание на то, что происходит в Першине? Дурные слухи идут оттуда[447].

Как бы я хотела иметь что-нибудь интересное, веселое, чтобы сообщить тебе, вместо того чтобы постоянно возвращаться к одному и тому же вопросу!

Не забудь перед заседанием министров подержать в руке образок и несколько раз расчесать волосы Его гребнем. О, как я буду думать и молиться за тебя, мой любимый, — больше чем когда-либо! А. сердечно тебе кланяется. Говорят, что граф Тео Нирод[448] бросил службу, чтобы последовать за Н. Я нахожу, что он берет слишком большую свиту: адъютантов твоих, генерал-адъютанта и Орлова. Нехорошо, что он прибудет с целым двором и кликой, — я очень опасаюсь, что они будут пытаться продолжать там свои интриги. Дай Бог, чтоб им ничего не удалось на Кавказе, чтобы народ показал тебе свою преданность и не позволил ему играть слишком большую роль! Я боюсь Милицы и ее лукавства, — но Бог защитит против зла!