Рассказы - Уильям Фолкнер

2

А когда настало время на самом деле закапывать серебро, мы опоздали. После того как все кончилось и кузина Мелисандра с кузеном Филиппом, наконец, поженились, а отец насмеялся вволю, он сказал, что так всегда бывает, когда разношерстный сброд, сбившийся вместе в первобытной жажде безнаказанности, вступает в единоборство с механизмом тирании. Он сказал, что эти люди всегда проигрывают первые бои, а если противник заметно превосходит их числом и мощью, стороннему наблюдателю может показаться, что они проиграют и все остальные битвы. Но они их не проиграют. Людей нельзя победить, если они так сильно и безраздельно жаждут свободы, что готовы пожертвовать ради нее всем; достатком, удобствами, душевной сытостью и прочим и согласны довольствоваться тем, что у них осталось, как бы мизерно оно ни было; вот тогда сама свобода в конце концов победит тиранию, так же, как пагубная сила вроде засухи или наводнения может ее удушить. И даже позже, еще через два года — а мы тогда уже знали, что проиграли войну, — он все еще так говорил. Он сказал: «Я этого не увижу, но увидите вы. Вы увидите это в следующую войну и во все будущие войны, когда Америке придется воевать. На переднем крае во всех сражениях будут стоять люди с Юга; иногда они даже будут вести других в бой, помогать тем, кто нас победил, защищать ту самую свободу, которую, как казалось нашим противникам, они у нас отняли». Так и случилось: через тридцать лет генерал Уилер,[56] которого отец назвал бы отступником, командовал армией на Кубе, а старый генерал Эрли[57] назвал его в кабинете у ричмондского редактора не только отступником, но и отцеубийцей; он сказал: «Я хотел бы прожить свой век так, чтобы после смерти снова встретиться с Робертом Ли, но так как хорошо прожить жизнь я не сумел, я хотя бы порадуюсь на то, как дьявол подпаливает синий мундир на Джо Уилере».

Мы не успели. Мы не знали, что янки уже в Джефферсоне, а тем более, что они в какой-нибудь миле от Сарториса. Они никогда не приходили помногу. Тогда ведь у нас не было ни железной дороги, ни такой реки, чтобы по ней могли плавать большие суда, да если бы они сюда и дошли, в Джефферсоне им не на что было позариться, ведь все это случилось раньше, чем отец довел их до того, что генерал Грант издал приказ, где за поимку отца была назначена награда. Мы уже привыкли к тому, что идет война. Мы относились к ней, как к чему-то постоянному, установившемуся, вроде как железная дорога или река; она двигалась на восток от Мемфиса вдоль железнодорожных путей, а на юг вдоль Миссисипи к Виксбергу. Мы наслушались рассказов о том, как янки грабят; большинство людей вокруг Джефферсона тоже готовились побыстрей закопать серебро, хотя я не думаю, чтобы кто-нибудь так в этом практиковался, как мы. Но ни у кого из тех, кого мы знали, не было даже родственников, которых бы ограбили, и я не думаю, чтобы и Люций ждал прихода янки.

Было около одиннадцати часов утра. Стол уже накрыли, и все вроде бы утихомирились, чтобы сразу услышать, когда Лувиния выйдет на заднюю веранду и позвонит к обеду; вдруг стремглав прискакал Эб Сноупс, как всегда, на чужой лошади. Он вступил в отцовский отряд не как боец, сам он называл себя «капитаном конницы» — кто его ведает, что он под этим подразумевал, — и хотя у всех было на этот счет свое мнение, никто из нас не знал, что он делает в Джефферсоне, когда отряду полагалось быть в Теннесси у генерала Брагга,[58] и уж, наверное, совсем никто не знал, как ему удалось раздобыть эту лошадь. Проскакав на ней через двор, прямиком по одной из бабушкиных клумб (он, наверное, думал, что, везя такие известия, может себе это позволить), Сноупс обогнул дом, подъехал к заднему крыльцу, понимая, что везет он важное сообщение или не везет, лучше ему к парадной двери бабушки не лезть, да еще с таким криком и сидя на неведомо как попавшей к нему лошади, на которой чуть не за триста ярдов было видно клеймо Соединенных Штатов, и заорал бабушке, что генерал Форрест в Джефферсоне, а целый полк янки находится меньше чем в полумиле отсюда.

Вот тут-то мы и опоздали. Позже отец сказал, что бабушкина ошибка была не в стратегии и не в тактике, даже если она ее у кого-то и позаимствовала, ибо, по его словам, оригинальность замысла давно уже не служит залогом военного успеха. Просто все произошло чересчур быстро. Я пошел за Джоби и Филадельфией, потому что бабушка выслала Ринго на дорогу махать посудным полотенцем, если появятся янки. Потом она заставила меня встать к переднему окну, откуда я мог следить за Ринго. Когда Эб Сноупс вернулся, спрятав свою новую, добытую у янки лошадь, он предложил, что сходит наверх за вещами. Бабушка всегда нам наказывала не разрешать Эбу Сноупсу разгуливать в одиночку по дому. Она говорила, что пусть лучше в доме хозяйничают янки, потому что янки постараются вести себя тактично хотя бы из простого здравого смысла: они не станут воровать ложку или подсвечник, чтобы потом продать их нашему соседу, как наверняка поступит Эб Сноупс. Поэтому она ему даже не ответила. Она просто сказала: «Стань-ка вон там, у двери, и помолчи». И в конце концов наверх пошла кузина Мелисандра, а бабушка с Филадельфией отправились в гостиную за подсвечниками, медальоном и лютней, Филадельфия ей помогала, хоть и была вольная, — однако бабушка даже не успела воспользоваться кухонными часами.

Все произошло как-то разом. Только что Ринго сидел на воротах и смотрел на дорогу. А в следующий миг он уже стоял на них, размахивая посудным полотенцем, и я бежал назад в столовую и вопил, — помню, как сверкали белки у Джоби, Люция и Филадельфии и какие глаза были у кузины Мелисандры, когда она прислонилась к буфету, прикрыв рот тыльной стороной руки, а бабушка, Лувиния и Эб Сноупс уставились друг на друга поверх сундука, и Лувиния закричала еще громче, чем я:

— Миз Коумпсон! Миз Коумпсон!

— Что? — крикнула бабушка. — Что? Где миссис Компсон?

И тут все мы вспомнили. Это было больше года назад, когда в Джефферсон вошел первый патруль янки. Война только что началась, и, как видно, генерал Компсон был единственным военным в Джефферсоне, о котором янки слышали. Во всяком случае, офицер стал расспрашивать кого-то на площади, где живет генерал Компсон, и старый доктор Холстон послал своего негра задами, через огороды предупредить миссис Компсон, а потом люди рассказывали, как офицер отправил несколько своих солдат занять пустой дом, а сам, объехав его верхом, у дверей уборной увидел старую тетку Роксану, а внутри, за запертой дверью, на корзинке со столовым серебром сидела миссис Компсон, одетая, даже в шляпе и с зонтиком. «Мисс там, — сказала Роксана, — а вы стойте, где вы есть». И люди рассказывали, будто офицер на это сказал: «Прошу извинить», приподнял шляпу и даже осадил на несколько шагов коня, а потом обернулся, созвал своих солдат и уехал.

— В уборную! — закричала бабушка.

— Черта лысого, миз Миллард! — воскликнул Эб Сноупс, и бабушка промолчала. Не то, чтобы она не слышала, — она ведь глядела на него в упор, но ей было все равно, как будто даже она сама могла произнести такие слова, из чего видно, что тогда творилось: у нас просто не было ни на что времени.

— Черта лысого, — повторил Эб Сноупс, — вся северная Миссисипи об этом наслышана! Нет ни одной белой леди отсюда и до самого Мемфиса, которая в эту минуту не сидела бы в сортире на саквояже, набитом серебром!

— Мы опоздаем, — сказала бабушка. — А ну-ка быстро!

— Погодите, — сказал Эб Сноупс. — Даже они, даже янки уже об этом пронюхали!

— Будем надеяться, что сюда придут другие янки, — сказала бабушка. — Ну, быстрей!

— Миз Миллард! — закричал Эб Сноупс. — Погодите, погодите!

Однако тут мы услышали, что Ринго вопит у ворот, и я отлично помню, как Джоби, Люций, Филадельфия, Лувиния и кузина Мелисандра с развевающимися юбками опрометью бежали через задний двор с сундуком; помню, как Джоби и Люций забросили сундук в тесную, вытянутую вверх, шаткую будочку вроде караулки, как Лувиния втолкнула туда же кузину Мелисандру и захлопнула за ней дверь; как теперь уже крики Ринго доносились чуть не до самого дома, а потом я снова прилип к переднему окну и увидел их, когда они вскачь огибали дом — шестеро солдат в синих мундирах; они ехали быстро, но в ходе их лошадей было что-то странное, словно все они были не только запряжены парами, но и вместе тянули одно дышло; за ними бежал Ринго уже без крика, и весь парад замыкал седьмой всадник — стоя в стременах с обнаженной головой, он размахивал над нею саблей. Потом я снова очутился на задней веранде, рядом с бабушкой, над всей этой свалкой людей и лошадей во дворе, но тут оказалось, что бабушка все же ошиблась. Можно было подумать, что это не только те же самые янки, что были в прошлом году у миссис Компсон, но что кто-то им даже заранее сказал, где у нас отхожее место. Лошади были запряжены цугом, но тянули они не фургон, а столб, вернее, бревно, длиной в двадцать футов, подвешенное между связанными попарно седлами, и я помню небритые, изможденные лица солдат — они нас не разглядывали, просто окидывали снизу вверх возбужденным и злорадным взглядом перед тем, как спешиться, отвязать бревно, отвести в сторону лошадей, поднять бревно, по трое с каждого бока, и побежать с ним по двору, как раз в тот момент, когда из-за дома выехал последний всадник в сером (офицер — это был кузен Филипп. Хотя мы, конечно, тогда этого не знали, и предстояла еще немалая кутерьма, прежде чем он, в конце концов, стал кузеном Филиппом, чего мы, конечно, тоже еще не знали) с высоко поднятой саблей, не только стоя в стременах, но и почти лежа на загривке у лошади. Шестеро янки его не видели. Нам приходилось наблюдать, как отец обучает своих солдат на выгоне, перестраивая их на всем скаку из колонны в лаву, — его команда перекрывала даже стук копыт. Но голос бабушки сейчас звучал не тише, чем эта команда.