Злая ласка звездной руки (сборник) - Сергей Синякин

— Следуйте за мной, — по-английски сказал Иванов, чувствуя, однако, что он сам за этой девушкой последовал бы хоть в преисподнюю, помани она его пальцем. А ещё рассказывали, что у американцев красивых женщин не бывает, все толстые и уродливые. Брехуны!

Некоторое время они шли молча. Александр чувствовал себя неловко, и оттого смущался ещё больше.

— Вы давно здесь? — спросил он девушку.

— Два месяца, — сказала она и, задорно посмотрев на рядового, сказала; — Меня зовут Линн. А тебя?

— Сашкой, — брякнул Иванов, покраснел от своей неловкости и поправился: — Александром то есть.

— Александер, — протяжно повторила американка. — Красиво. Ты меня подождешь в штабе?

— Если недолго, — сказал Иванов и снова стал недовольным собой и своими словами. Но что он мог ещё сказать? И без того теперь его ребята задергают. Прощай спокойное дежурство!

— Странно здесь, — сказал Александр. — Вам не кажется, Линн?

— Я привыкла, — рассеянно сказала девушка. — Ты тоже со временем привыкнешь, Александер.

— Мы до сих пор не знаем, для чего нас всех собрали здесь, — пожаловался Иванов, стараясь попасть в такт легким шагам девушки.

«Блин, — подумал он. — Прямо Зена — королева воинов. Но красивая».

Он ещё раз искоса посмотрел на спутницу, чтобы убедиться в этом, и, встретившись взглядом с Линн, покраснел. Девушка улыбнулась и отвела глаза в сторону.

В штабе девушка пробыла недолго, но провожать её вышел весь офицерский корпус. Глазели откровенно, а лейтенант Майский даже предложил девушке проводить её до КПП.

— Не стоит, — отказалась девушка. — Меня Александер проводит.

Стоит ли говорить, что Саша был горд её доверием. Обратно они шли неторопливо, дружелюбно болтая о разных пустяках, но уже вблизи КПП Линн неожиданно остановилась.

— Александер, — сказала она. — Я тебе нравлюсь?

От неожиданности Сашка не ответил, только кивнул, чувствуя, как жарко горят его щеки и уши. Линн с любопытством разглядывала его, потом приподнялась на цыпочки и коснулась его щеки холодными губами.

— Ты мне тоже сразу понравился, — сказала она. — Знаешь что? Приходи сегодня в десять к нашему тамбуру. Придешь?

— Приду, — хрипло сказал Иванов, слыша лишь яростный стук своего сердца. «Вот черт, — билась у него в голове одна и та же мысль. — Вот черт, я ей понравился!»

На КПП Линн вежливо попрощалась с распушившим оперение лейтенантом, помахала рукой солдатам и снова лукаво глянула на Иванова.

— Я буду ждать, — тихо шепнула она, чтобы не услышали другие. — Александе-ер! Я буду ждать!

4

В шестом часу дня Иванов вышел из нирванной. Никуда ему больше не хотелось. В лес бы сейчас, с удочкой посидеть, тоскливо помечтал Александр. Но с удочками сидеть запрещалось. Нельзя было причинять боль живым существам. А рыба относилась именно к живым существам, пусть у неё кровь была и холодная.

В небесах мелькали белые диски. Народ собирался на дневное славословие. Иванову на луг не хотелось. Пусть лучше предупреждение оформят. Предупреждением больше, предупреждением меньше. Какая, собственно, разница?! Ему в этом Граде вообще находиться не полагалось, в Валгалле его место было, но именно туда Иванову не хотелось больше всего. Не много радости — ходить в живых Героях!

Но и здесь была тоска. Все было правильно, все по законам библейским, но жизнь от этого вкуснее не становилась. Пресной была жизнь, безрадостной, как бы эту радость ни пытались искусственно пробудить в праведниках. Все повторялось. Теперь Иванову было скучно и здесь. Скучно, тоскливо и одиноко.

Воспоминания о Линн были щемяще-сладки и печальны, оптимизма они Александру не прибавляли. Горечь утраты все ещё жила в его душе, пусть уже и прошло столько лет. Впрочем, что Время? Оно не имеет никакого отношения к человеческой беде. Напрасно говорят, что оно сглаживает страдания. Воспоминания о ране причиняют не меньшую боль, чем она сама.

Домой не хотелось. Золотая мостовая мягко поддавалась ногам, над городом коромыслом повисла огромная семицветная Радуга, и купидоны сновали стайками, выискивая, в кого бы пустить стрелу влюбленности. Один из них, заметив грустного мужчину, зашарил пухлой ручкой в колчане, но Александр погрозил ему пальцем. Купидон взвизгнул от восторга, затрепетал крылышками, устремляясь в высоту, и оттуда, уже едва различимый и оттого чувствующий себя в безопасности, принялся корчить рожи и дразнить Иванова по-детски обидными словами.

Тоскливо было в этом городе счастья, прямо хоть в Ад просись.

Но некуда было проситься, разве что согласиться с Валгаллой и её ежедневными затяжными пирами, когда теряешь счет дням и друзей начинаешь считать собутыльниками, а собутыльников — настоящими друзьями. Нет, в Валгаллу Иванову не хотелось.

Да и здесь особо идти было некуда. Разве что в лес, подглядывать на пару с медведем Гошей за звонкоголосыми русалками, плещущимися в лесном озере. Нечего сказать, веселенькое занятие для пережившего собственную смерть.

Иванов посидел у подножия Радуги, рассеянно наблюдая за купидонами, прошелся по центральной улице Града. Славословие уже закончилось, и на улицах было шумно. Трудно было представить, что людей вполне устраивала их неизменяемая и ровная вечная жизнь. И тем не менее это было именно так, даже если чего-то им и не хватало, то по поведению и настроению людей особой жажды ими перемен не было видно. Был третий час вечера, а на площади с огромным фонтаном плавали пузатые золотые рыбки, было шумно, шел концерт, в котором принимала участие усопшая попса. Удивительное дело, сколько уже времени прошло, обезьяну можно было научить сочинять вполне грамотные стихи, а здесь звучали все те же песни с идиотскими словами и мелодиями, которые при желании можно было извлекать из одной струны. А выступавших слушали, визжали восторженно подростки, делая пальцами правой руки победительную козу, многие танцевали. С другой стороны фонтана устраивали личные вернисажи многочисленные художники. Живопись была так себе — мягко говоря, средненького уровня, поражали лишь яркие фантастические краски, которые художникам доставляли с Седьмого Неба обожающие живопись эльфы.

На тенистой аллее выступали поэты. Александр заметил губастого Роберта Рождественского, который что-то обсуждал с Михаилом Светловым. Юрий Олеша и Гете, как обычно, собрали вокруг себя толпу женщин, и, напротив, Байрон стоял в окружении столь же чопорных мрачных джентльменов, на лощеных мордах которых проступал застарелый порок. Лермонтова не было. Михаил Юрьевич или отправился язвительно острить в салон какой-нибудь очередной красотки, или же стрелялся на очередной дуэли, благо теперь это было безопасно. Пушкин предпочитал быть в обществе жены. После кончины он стал неожиданно примерным семьянином, истово ждал свою Натали и не раз прилюдно упрекал в неправильном образе жизни беспутного Евтушенко или неразборчивого в связях Уильяма Шекспира.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});