Том 4 Начало конца комедии - Виктор Конецкий

ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Не смей уходить! Как что — он в кусты! А корреспонденцию твоего предка смотреть? (Рассматривает старинную открытку.) Так… В пользу общины Святой Евгении… Девочка-голубка головкой на плечике мальчика, крестьянские детки, на столе перед ними горшки и булка… Так. «Что к чему покорно: щи — к пирогу, хлеб — к молоку, баба — к мужику!» С намеком открыточка, с намеком! Ну, а почерк Сержа мне не разобрать.

ВАРВАРА ИВАНОВНА. Потом разберете. А твой отец, Василий, глупо погиб, бессмысленно!

ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Вот те раз!

БЕРТА АБРАМОВНА. Варя, как вы можете так говорить. Не было бессмысленных смертей на этой войне!

ВАРВАРА ИВАНОВНА. Оставьте, Берта. Я отдала родине все. Даже самое драгоценное — зрение, белый свет. И теперь я имею в жизни одно удовольствие: говорить то, что думаю! Это единственное утешение, которое мне осталось… Да курево еще. Прикурите мне папиросу, пожалуйста, но только сами не затягивайтесь: раз бросили — значит, бросили! Берта Абрамовна прикуривает ей «беломорину» и закуривает сама.

АРКАДИЙ. Тургенев все романы и повести с родословных своих героев начинал. И мне позвольте.

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Я путаюсь на уровне дядь и теть, не говоря о золовках.

АРКАДИЙ. Постарайтесь усвоить, что ваша гостья Мэри Стонер, в девичестве Оботурова, а значит и вы сами, ибо вы ее единокровный брат, приходитесь она — внучкой, а вы — внуком Ольге Павловне Четаевой, в замужестве Неждан. Но Ольга Павловна Четаева была Четаевой лишь в фиктивном браке, урожденной же она была Голяшкиной. Теперь все ясно?

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Даже если бы мне что и было ясно, то какое мне до всего этого дело?

АРКАДИЙ. Итак, еще раз начну с начала. Происходите вы, уважаемый Данила Васильевич, из древнейшего дворянского рода-племени. Родоначальник по женской линии выехал в княжение Василия Темного из Пруссии и был пожалован двумястами четвертями земли в Бежецком Верху.

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Это много или мало?

АРКАДИЙ. Богаче и замечательнее всех был ваш прямой прапрадед, Андрей, человек жестокий, дерзкий, умный и лукавый, но вы на него не похожи.

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Вот незадача, право!

АРКАДИЙ. Мертвые, мертвые живым глаза открывают. Прапрабабушка ваша Агафоклея Кузьминишна около двухсот лет тому назад, нет, пардон, в одна тысяча восемьсот тридцать первом году, слушала в Париже великого Паганини и так потрясена была великим артистом, что сделала вдруг выкидыш!

ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ (слушает со все большим интересом). Н-да, Даня, тут твоя прабабушка явно сделала из мухи слона.

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ (хладнокровно). Да, чувствительная была дама. Но я с детства историю не люблю.

АРКАДИЙ. Прадед ваш воспитывался у тетки, княжны Кубенской, она назначила его своим наследником, наняла гувернера-француза, бывшего аббата, ученика Жан Жака Руссо, ловкого и тонкого проныру. Княжна, или ее тетка, кончила тем, что вышла за него замуж, это в семьдесят лет! За этого финьфлера… А «фин флер» — самый цвет французской эмиграции в России. Она перевела на его имя все состояние и вскоре потом, разрумяненная, раздушенная амброй на манер Ришелье, окруженная попугаями и арапчонками, умерла на шелковом диванчике — кривой был диванчик, времен Людовика Пятнадцатого; умерла с эмалевой табакеркой работы Петито в руках, оставленная мужем. После чего господин Кутен, наставник, предпочел удалиться в Париж с ее деньгами. Отсюда и началось падение вашего материального благосостояния, которое нынче прекратилось, как мне кажется, если у вас в прихожей кабанья морда висит.

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Все? Выдохлись, голубчик?

АРКАДИЙ. Вы правильно, вообще-то говоря, делаете, что к родственникам относитесь с некоторым предубеждением. Насмотрелся я, когда в морге работал. Какая-нибудь безутешная вдова рыдает-рыдает над безвременно ушедшим, а потом отзывает в сторонку и — шепотом: «Молодой человек, вы не могли бы посодействовать: у мужа на левом клыке коронка золотая… вы ее щипчиками, а я вам десять рублей дам».

ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Где-то я про финьфлера и табакерку Петито читал иль слышал…

АРКАДИЙ. Вполне возможно — у Тургенева или Бунина. Но теперь, еще раз отмечу, новые вовсе ощущения родственности. Как вы на этот вопрос смотрите, Галина Викторовна?

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Да-да! К примеру. Вот раньше в деревенской Руси довольно распространены были случаи знахарства. А нынче встречаю еще молодых бабушек, которые, мне кажется, только и ловят момент, как бы пошалить с молодым мужичком. И вот их, бабушек, тискает по углам зять, а они: «Иди к жене! Хватит меня лапать!» И вот внучка, глазастая, ушастая, кричит бабушке уже при наличии вернувшейся в дом с работы мамули: «Ты меня не лапай!», когда баба ее, тютеньку, несет в ванную мыться.

АРКАДИЙ. Да-да! Вот у Пушкина в кавказских дневниках тысяча восемьсот двадцать девятого года есть такая запись разговора с казаком: «- Каких лет у вас женят? — спросил я. — Да лет четырнадцати, — отвечал урядник. — Слишком рано, муж не сладит с женой. — Свекор, если добр, так поможет — вот у нас старик Суслов женил сына да и сделал себе внука». Нынче функции свекра, похоже, чаще берут на себя бабушки. Правда, они тем удобнее в семье, что не способны или не хотят рожать себе добавочных внуков.

§ 7

Галина Викторовна подходит к портрету Надежды Константиновны Зайцевой-Неждан (они остаются тет-а-тет), вытаскивает письма есаула Оботурова, садится в кресло, насмешливо копируя позу Надежды

Константиновны, просматривает письма.

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА (читает). «…Ах, слишком нежно, глубоко, всеобъемлюще и еще, еще… берите полено!.. я люблю Вас. Вы знаете, что в моем чувстве к Вам нет греха, поэтому я беру на себя смелость написать опять „люблю“. Да, люблю, люблю, дорогая моя радость и смысл жизни, и счастлив, что могу любить Вас и никого более…» (Отбрасывает письма и вдруг горько плачет.) А меня ни он, ни Эд не любят, да, да, никто меня не любит, как любил ее этот есаул… А что она такое? (Обращается к портрету Надежды Константиновны.) Ах, какая ты святая женщина! Ах, как ты молчать умела! Может, ты кое в чем и святая, но святые бабы и есть самые ведьмы! Ишь, к любовнику белоэмигрантскому в Польшу смоталась — святая!.. Сидишь вот, довольная жизнью, как слон помытый… Простите, Надежда Константиновна! Чего это я, право? Нам-то делить нечего! Я вам, Надежда Константиновна, внука родила, и он теперь прямым путем, как говорится, из грязи в князи! (Подмигивает портрету, вытирает слезы и поправляет косметику.) Да, женщины, где-то недавно читала, как гора Фудзи в Японии — с какой стороны ни посмотри — все разные. От автора: У Веры Павловны были сны. У Галины — чаще монологи. Да, болтливая женщина… на первый взгляд. А болтливая — значит, феерическая дура, — так Аркадий решил. Бог ему судья. Многоречивая женщина — это еще далеко не дура! Многоречие от глупости так же далеко отстоит, как лукавство и хитрость — от мудрости.

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Да, я из элиты женщина. И Моне Лизе могу морду на сторону свернуть при помощи ЭВМ! А откуда я, знаете? Ростовская окраина, заселенная недавними выходцами из деревни. Отцы в семьях — охранники, шоферы, носильщики, такелажники, грузчики. Матери — уборщицы, продавщицы, спекулянтки, торговки. Обычный, средний — вашего калибра — интеллигент в такой среде — инопланетянин. Это среда, в которой не стыдятся, придя провожать покойника, посмотреть, задрав покров, в каких туфлях его положили, в старых или в новых… И сразу скажу: никакого осуждения этой среде вынести не могу! Это народ, тот самый! Однако и возвращаться туда — наше вам с кисточкой! Я теперь от своего такого народа отдохнуть хочу! А больше всего женщиной хочу быть!

Да, ребеночку рубашечку крестиком вышивать — вот мой идеал, ну, а если любимый захочет в кровати про Венеру поговорить — пожалуйста: всегда готова! Даже про… как ее? Сикстинскую? Нет, Милосскую! А нужда придет — такой матюг на орбиту запущу… Галина Викторовна и Василий Васильевич, который случайно, конечно, подслушал ее последние откровения.

ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Ну, а супруг ваш что из себя представляет?

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Безропотная покорность товарного вагона… Да еще в Данилу Васильевича влюблен — светило Данила Васильевич. Ну, а кроме того, от белого шара Зайцева его членкорство зависит. Вы извините, позвонить надо ему, спасибо, что напомнили. (Набирает номер телефона.) Эд? Да, я. Да, я у Данилы Васильевича, а ты откуда знаешь? Просто зашла… Здесь рядом арбузы продавали, и я ему тоже купила и занесла… Прогуляй собаку и немедленно приезжай. У него возникли безумные сложности!.. Нет, я не могу по телефону… Возьми грибочки, банку, которая на балконе стоит… Ах, эти няньки! Вечно они исчезают в нужный момент! Возьми и Гульку! Тебе и ему только полезно пройтись по набережной… А в низ колясочки поставь банку с грибами — все иностранцы безумно любят наши грибочки… Тут, тут все узнаешь! Если ты ему настоящий друг, то кати немедленно! Целую, родной! Я безумно по вас с Гулькой соскучилась… Только обязательно прогуляй Ромула! (Опускает трубку, сама себе.) Иногда мне кажется, что благоверный о чем-то догадывается, но… но почему он тогда привез Даниле Васильевичу с последнего симпозиума в Африке канареечного цвета унитаз? Сколько сложностей на таможне получилось, а он все преодолел!