Поездом к океану (СИ) - Светлая Марина

Пытку. Настоящую и изощренную. От которой у него враз закружилась голова.

Весь ее вид — такой просящий, беззащитный, будто она сбросила в одну секунду все маски, там, на причале, возле матери — весь этот ее чертов вид вышиб землю у него из-под ног, заставив вспомнить, какая она была, когда он ее нашел.

Черт подери, даже когда в дороге у нее едва не случился выкидыш, Аньес вела себя иначе. Она лишь постучала в дверь его каюты и сказала спокойно и немного нервно, что у нее пошла кровь, а она не знает, где на корабле медпункт. Ни минуты не пыталась прикрыться непонятной, обтекаемой дурнотой, вуалируя правду. Она вся была вот такая… прямая. Ровная. Несгибаемая. Лишь эмоции менялись в зависимости от ситуации. И их Аньес приручила. С их помощью и манипулировала окружающими. И им.

А сейчас она где-то над его головой. Делит на двоих одну комнату с матерью. Где-то там, сверху, на втором этаже небольшой гостиницы. Юбер задрал голову вверх и посмотрел на потолок, будто бы мог там увидеть ее. Но почему-то не обнаружил.

— Эй, эй, господин офицер! — донеслось до него, когда он таки стал заваливаться набок со стула, и кто-то схватил его за шиворот. — Не хватало только чтоб вы сломали тут шею!

— Шею? — Лионец повернулся к подхватившему его официанту и задорно расхохотался. — Слушай, а ведь правда! Не хватает. Шею сломать — в самый раз, а?

— Камиль, в самом деле, уводи-ка его уже, а то он тут и заснет.

— Расплатился? — живо поинтересовался мальчишка.

— Так точно! — весело козырнул Юбер. — Я в состоянии… з-заплатить. И даже ос-ставить на чай. Или думаешь, нет? П-похоже, что у меня нет денег?

— Да есть, есть. Расплатился он. Камиль, уведи, бога ради, похоже, он хочет не то что шею сломать — бар разнесет в щепки.

— Да я и тебе, — хохотнул Анри и заплетающимся языком, все распаляясь, заговорил, пока официант хватал его под мышки и тащил к выходу, — и тебе… могу сломать твою шею, хоть она и б-бычья! Проверим?

Последнее он кричал уже из небольшого фойе, на котором располагалась лестница наверх. Лифта здесь не было, поднимались по ступенькам, и Юбер что-то еще пьяно ворчал по пути, обещая и мальчишке заплатить за помощь. И самому себе напоминал нечто убогое, жалкое, даже смешное, прямо как генерал Риво, которого они волокли с его зятем спать. Несколько раз повторял номер комнаты, путаясь, ошибаясь и называя тот, в котором остановились Аньес и ее мать, а потом быстро исправлялся, ужасно веселясь по этому поводу. И наконец, уже оказавшись на постели затребовал еще бутылку прямо сюда, иначе он спустится снова, а вставать ужасно не хочется.

Официант пообещал ему все сделать в лучшем виде, да обманул, сволочь. Закрыл за собой дверь и уже не вернулся. Впрочем, мальчишке повезло. Анри, не раздеваясь и не снимая обуви, заснул прежде, чем успел осознать, что его облапошили. Снова. В который раз. И лишь поутру, когда стоял над раковиной в небольшой ванной комнате и вглядывался в свое отражение, раз за разом задаваясь вопросом, какого черта все еще здесь, все еще не бросил все и не уехал от де Брольи подальше, вдруг осознал, что даже и тогда бы не освободился.

Аньес, дьявол ее забери, полюбила другого. Мертвого. А он, живой, ей не нужен. Но все равно она держит его в своих маленьких ладонях, и никакой свободы от нее ему не видать.

Наверное, именно потому, как он ни спешил вчера выдвинуться в Париж, чтобы передать рядового де Брольи генералу Риво на попечение, стоило ей лишь попросить, он согласился не колеблясь. Потому что от тех, кого любят, принимают всё.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Интермедия

Москва, июль 1980

Среди всего прочего хорошо было, по здравом размышлении, одно, но зато несомненно. Этот человек за столиком напротив нее назван в честь двух мужчин, которых она любила — ее отчима и ее Лионца. И пускай это имя так нелепо сочетается с фамилией, что делает его совсем не подходящим для журналиста, Аньес сейчас втихомолку удивлялась тому чувству, что наряду с горечью и досадой, просыпалось в ней. Наверное, имя этому чувству — гордость.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Черт подери, она правда гордилась. Естественно, не собой. Естественно, тем человеком, которого повстречала в ноябре сорок шестого года на краю света, и который не дал ей никакой надежды забыть его. Впрочем, сожалений все-таки не было. Сожалеть ни Аньес де Брольи, ни Анн Гийо так и не научились. Сожаления означали бы признание собственной неправоты, а она под любой личиной все делала только так, как могла. Иначе бы не сумела. Путь — лишь один, это только кажется со стороны, что вариантов множество.

— Слушайте, вы пьете что-нибудь крепче кофе? — проговорил вдруг А.-Р. с широкой улыбкой, и Аньес «вернулась» на тот самый, свой путь.

— Конечно, пью, — улыбнулась она. — Вы будете?

— Буду, но вам нужнее, да?

— Не каждый день доводится встречаться с прошлым.

— Это было очень давно, мадам Гийо, и вряд ли стоит печали. Но выпить можно. Мне говорили, здесь следует пробовать армянский бренди.

— То, что они называют словом «коньяк», — хохотнула она. — Да, можете. А лучше закажите болгарский. «Солнечный берег». Чтобы оценить весь букет, так сказать.

— Совет?

— Нет, просто интересно посмотреть на ваше лицо.

— А вы?

— А я буду водку.

Наблюдать за его лицом стало интересно в тот же миг, но она не позволила себе этого, сразу отвернувшись, чтобы позвать официанта. И старалась не думать о том, что в этой стране водкой принято поминать. А когда перед ними оказались рюмки и незатейливая закуска, она довольно резко, очень по-русски опрокинула в себя свою порцию на глазах Юбера. А он глядел и улыбался чему-то своему, ей недоступному. Это Аньес отчетливо сознавала. Как и то, что нет на свете более чужих людей, чем она и чем он.

— У вас в детстве был воздушный змей? — зачем-то спросила она.

— Был, конечно.

— А железная дорога? Знаете, рельсы, вагоны…

— Не помню, честно говоря. Разве только совсем в раннем.

А ведь он просил. Кроха совсем. Ему был год от силы, и вряд ли он что мог разбирать и уж точно ничего не понимал. Еще слова не начал говорить, а однажды они шли откуда-то вдвоем, она несла его на руках, а потом остановилась, чтобы купить газету, и пока возилась с продавщицей, он заметил в витрине расположенного поблизости магазина большущую железную дорогу, после извернулся в ее руках, которыми она пыталась, продолжая держать его, отсчитывать сдачу, рванул всем маленьким тельцем туда, к мечте. Так, что она едва не уронила. И зашелся требовательным: «Чу! Чу! Чу!» — что у него означало несомненное «хочу». Он и «мама» еще не произносил четко. А у Аньес в кошельке с собой было совсем немного денег — не хватало на такие подарки. И она пообещала, пытаясь перекричать разразившийся детский рев, что эта штука у него обязательно будет. Слова тогда не сдержала, и это было единственное, о чем жалела до сего дня. Впрочем, теперь и это не ее забота.

Все заботы Анри взял на себя, и она не понимала, как так вышло. Напротив, она сделала все, чтобы это было не так.

Между тем, младший Юбер взял свой бокал с бренди, и она с любопытством наблюдала за ним. Мужественно втолкнув в себя первый глоток, он поморщился, а потом широко улыбнулся, после чего отставил напиток на стол. Глаза его сделались совсем веселыми.

— Пивал я и похуже по молодости, когда нет никакой разницы что пить, — вдруг выдал он, откинувшись на спинку стула и совсем неприкрыто, спокойно разглядывая Аньес. А потом вышиб из нее весь воздух, продолжив: — Все равно никто вкуснее моей матери бренди не делает, да и тот яблочный. В отставке отцу вздумалось поиграть в фермера. Мы производили овечий и козий сыр, сидр, а потом у нас даже пекарня появилась. Сдавали домики страждущим по настроению Финистера. Золотое было время, пока он был жив.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Там какое-то особенное настроение? — дернула она уголком рта.