Девятый Замок - Хаген Альварсон

Шов. Рыба открывает пасть…

Серое поле, каменное поле западного берега Андары, усеянное валунами. Вершины и уступы, тропы и ущелья, пропасти и скалы Хвитасфьёлля. Горы застыли в ледяном, гордом покое… Туман. Топот подкованных сапог, глухое чмыханье кожаных подошв башмаков.

— Северянин! — звучит негромко голос Дарина. — Хочу предупредить тебя: как только мы закончим, я вызову тебя на судебный бой, и ты смоешь тот нид кровью. Ибо никто ещё не называл сына Фундина ниддингом.

— Я не стану сражаться с тобой, — тихий голос Дэора.

— Почему? — Дарин растерян. — Ты что, трус? Ты — ниддинг, да? Ты — ничтожество?

— Да. Я ничтожество, мразь, ниддинг. Но я никогда не убивал детей.

Шов. Рыба открывает пасть…

Отвесная стена. Серый гранит, припорошенный бурым мхом. Корд'аэн колотил посохом по скале, приговаривая что-то.

— Головой ударь, — ухмыльнулся Эльри.

— Твоя крепче будет, — проворчал Корд.

Стена треснула. В скале чернел вход, озарённый холодными огнями и зеркалами. Тёмный свод сомкнулся над моей головой…

Шов. Рыба открывает пасть…

Пахло плесенью, грибами и морем. А ещё — лесом. Визжали пилы и лебедки, гремели топоры и молотки, скрипели канаты и паруса. Плескались мутные воды рукотворных бухт, потолки гротов и исполинских карнизов отбрасывали тень на море. Это был Гламмвикен, город мастеров-корабелов. Весёлые гламмы толкались в портах и на причалах, играли дудки, лилось пиво. Кто-то кого-то провожал, кто-то кого-то встречал. Блестело улыбкой лицо кормчего корабля, что нанял Корд, и блестело улыбкой название корабля, выбитое серебряными рунами на буковом борту. "EINEHORN" — скалились руны. "EINEHORN" — кричало серебро. Металл сверкал и резал глаза…

Единорог на носу перебирал в воздухе копытами и гневно раздувал ноздри. Острый рог нацелен в туманную даль. И Асклинг рассказывал что-то своим глубоким гулким голосом, что-то о тайных тропах единорогов, о лунном свете на снежных боках и кудрявых гривах. А друид Корд'аэн то поддерживал его, то спорил…

Шов. Рыба открывает…

* * *

Свинцовое небо, железное море. Шептали волны, награждая пощёчинами борта корабля. Солнце молчало. Осенние ветры заткнули рот светилу серым тряпьем облаков. Чайки тоже молчали. Птицы остались позади, у берегов Хвитасфьёлля. А "Единорог" огибал северо-восточную оконечность острова Вель Мордр, выходил из Ночного моря в Северное. Остров грэтхенов темнел мохнатым чудовищем. Тут всё молчало. Только волны тихонько скулили…

Шов. Рыба открывает…

В этой стране — все чужое. Чужое небо, фиолетовое и недостижимое, словно каменный свод над чужим морем. Чужое солнце из тусклого золота. Чужие тучи, летящие сквозь мир словно серая смерть, оставляя в сердце капли свинца. Чужой ветер, что походя пронзает и сечёт, и уходит прочь, за предел великих вод… Это — день. Ночь я не помню. "Единорог" подходил к телу огромной земли, что её альвы зовут Морхэль.

Ночное море кончилось, но впереди было Северное, и корабль шёл в густых чернилах волн.

* * *

Горы Безмолвия вынырнули словно бы из ниоткуда. Громадины насмехались пастями ущелий. Каменные чудовища ждали добычу. Верно, в древние времена звери-исполины не ведали страха ни перед кем. Чья воля обрекла их на каменный плен в ожидании Последнего Часа? Чёрные глаза пещер видели нас, видели насквозь, и волны бились в скалах, точно пена на клыках. Мы пришли, чтобы горы поглотили нас. Было не страшно — только холодно и сыро.

* * *

Берег качался совсем близко. Над головами разрывали бледное небо тёмно-красные, точно кровь перерезанных вен, пики и хребты. А над горами, на каменном берегу, ветер играл грязно-синими плащами воинов. Сияли длинные клинки, но не солнце отражалось на их лезвиях. Мечи источали свой собственный свет. Обречённый отряд отбивался от рыже-чёрных ходячих гор. Тролли окружили воинов. Я никогда до того не видел троллей, но знал, что это они.

Шов. Рыба…

Боевые кличи древних родов сотрясали воздух. "Оксар Хёльтур!" — кричал Борин, выхватывая тяжёлый меч. "Раудвар!" — и острый клевец Дарина вонзается в бок врага. "Хьяльдир!" — хрипит мастер Тидрек, и его клевец разбивает троллю колено. Эльри кричит "Хэй-йя!", древний клич берсерков, и рассекает секирой каменное вражье бедро. "Брост!" — и гламмы прыгают с борта прямо на врага, снося в прыжке головы тяжёлыми скольмами. Северянин Дэор ничего не кричит. Его топор, пущенный твёрдой рукой, вгрызается в череп врага, а меч вязнет в брюхе. Впрочем, ненадолго… Корд'аэн также безмолвен. Оружием ему служит посох. Лёгкое касание, не удар, не перелом — и враг в судорогах падает наземь, затихает. Спит. Жрец Великого Древа не станет убивать.

Тролли громадны, но я вижу цвергов, рыжих и слюнявых, маленьких горбатых полуслепых уродцев. И все усилия лекарей Равендаля разлетаются осколками звёзд. Я снова под тенью Старого Балина, и подаренные доспехи приятно холодят кожу… Мой рот брызжет слюной, топор и нож пляшут в трясущихся руках…

Шов. Рыба…

* * *

Тропа под ногами прыгает. Впереди сверкает белый крест на синем плаще, похожий то на солнце, то на паука. Рядом мелькает зелёная накидка друида. Я не вижу гламмов. Верно, остались на "Единороге", вместе с остальными кнехтами, получившими ранения.

— …говоришь, храм? — спрашивает Корд тихо.

— Потому нас и послали сюда, — доносится ответ, хриплый, словно говоривший ободрал горло, — Олаф Хаммарваль обещал корабль, но мореходы, верно, не дождались и ушли обратно. Олаф сказал: всё, что найдете в храме, то и ваше. Жрецов и служек вырезать до одного, головы засолить и доставить ему в целости. Всё, что горит, — сжечь, остальное — разломать.

— Да, то на него похоже.

Молчание. Затем молодой хриплый голос:

— Позволь я спрошу тебя, хоть это и не моё дело… Зачем? Нередко бывает, что после битвы не берут пленных, что истребляют защитников крепости, не пожелавших сдаться, и скажу, что не было для меня большим горем ограбить храм… — улыбка в голосе, — но зачем разрушать дурацкие идолы? Зачем убивать старух, зажигающих свечи на алтаре? В истуканах нет волшебной силы, а старые женщины не опаснее сухой омелы… Что с того толку?

— Господин мой Рольф! Скажи, разве эти вопросы мучили тебя, когда ты пришёл к нам? Разве об ЭТОМ ты думал, одевая наши плащ и крест? Разве об этом ты думал, спуская наши деньги в тавернах? И если об этом — почему же ты принёс нам клятву, святую клятву на кольце?!

— Я веду вас к Драконьей Главе. Трое моих хирдманов погибли, а Бальдр останется калекой…

— Ты воин, Рольф Ингварсон? Воин. Так делай то, что пристало воину. Олаф прав: они должны забыть своё прошлое, должны стать похожими на нас, молиться нашим богам, петь наши песни, жить и умирать, как мы. А не поднимать свои глаза к Чёрной скале! Право же, те кнехты, что приходят к нам на Юге, задают куда меньше вопросов!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});