Волшебство и трудолюбие - Наталья Кончаловская

В Берлин мы приезжаем ночью, спать не хочется, смотрим из окна нашего неосвещенного купе на платформу, где на скамейках сидят какие-то пожилые немецкие пары, очевидно, ждут пересадок. Они смотрят на дощечку нашего вагона «Москва — Париж» с любопытством, интересом, но чаще с пренебрежением и недоверием. Мимо нашего окна проходит какой-то упитанный, явно недружелюбно настроенный немец, с крохотным кепи на коротко постриженной голове.

— Виля, а вот ты веришь немцам? Ну вот хотя бы этому, что идет мимо нас?

Виля смотрит вслед уходящему.

— Нет. Не верю, и тем старикам, что сидят на скамейках, все равно они нас ненавидят… — раздумчиво говорит Виля.

— Странно, а вот мой отец Петр Петрович никогда не любил и не верил немцам. Знал все языки — английский, французский, итальянский, испанский — и никогда не учился немецкому языку. Он считал немцев высокомерными, тупыми, безвкусными. Терпеть не мог немецкой поговорки «Дойчлянд юбер аллес» — «Германия превыше всех». Представь себе, он чувствовал это даже у Вагнера, не любил его музыки и у себя на даче в Буграх озорно назвал свинку Изольдой, а поросенка Тристаном. На что наш сторож, молодой Лешка, страшно обиделся: «Да за что же вы его, Петр Петрович, такого чистенького боровочка, и вдруг Дристаном окрестили?» — смеялись мы просто до слез над этим заявлением… И в то же время папа боготворил Баха, Моцарта, Генделя. «Они принадлежат всему миру, а не только одной Германии», — утверждал папа.

Вильгельм был страшно удивлен, он, конечно, смеялся. Но все же не соглашался с папиной концепцией…

Тусклые лампочки вокзала как-то печально бросали свет на озабоченные и скучающие лица берлинских пассажиров, и мы были рады, когда поезд наконец дал толчок и мы отъехали от перрона, для того чтобы, переехав реку Шпрее, через несколько минут снова остановиться на платформе вокзала Западного Берлина и увидеть разительную перемену.

Это был уже совсем иной мир. Залитые разноцветными огнями рекламы улицы, шумное движение даже в этот глухой час ночи, открытые рестораны, мюзик-холлы. Европейский блеск, показная роскошь изобилия.

Снова проверка документов, и в окне перед нами высоко в небе вертится неоновая эмблема автомобильной фирмы «Мерседес» — треугольная звездочка в круге, который исчезает, когда эмблема поворачивается к нам профилем, и снова возникает голубым видением на черном фоне неба. И, сколько раз я ни ездила по этому пути, всегда тянуло меня посмотреть на нее, пока поезд не отъедет от Берлина, и тогда уже ложишься спать, до самого Кёльна.

В Кёльне мы рано утром. Конечно, весь вагон не спит: надо увидеть это чудо — Кёльнский собор. К счастью для всех нас, пассажиров, он стоит как раз против вокзала. Сквозь утреннюю дымку тумана он возносит свои резные башни и башенки со шпилями, свои барельефы филигранной работы древних мастеров.

Поднявшись над зеркалом Рейна,Глядится в зыбкий простор,Святыни великого Кёльна —Великий старый собор, —

читает Вильгельм строчки Гейне в своем переводе. И я слушаю с восторгом от каких-то новых впечатлений и в этом много раз виденном соборе узреваю что-то заново и заново чувствую…

Но поезд трогается, мы подъезжаем к мосту. Рейн, серый в зыбком тумане, катится под мост, и движутся по нему ранние пароходики, длинные, груженые баржи. Набережные еще пусты, но уже многие окна освещены.

— А знаешь, — вдруг говорит Виля, — вот если б мы с тобой сейчас вылезли с нашими чемоданами, вышли бы на пристань, сели бы на пароход, доехали до Страсбурга, попробовали бы в киоске на вокзале «страсбургского пирога». А там начинается канал Рейн — Рона, и мы через дня три попали бы прямо в Прованс. Вот интересное было бы путешествие!

Я, понятно, в полном удивлении от осведомленности моего друга, смотрю на уходящие берега Рейна, а Виля неожиданно добавляет:

— А впрочем, по этому грязному Рейну, наверно, противно плыть. Я где-то читал, что в нем нет ни рыбы, ни моллюсков, ни растений, — так загрязняют его воду все гидростанции, заводы и прочие заведения, что вода эта уже просто мертвая…

— Чай будете пить? — заглядывает к нам в купе проводник.

— Конечно, конечно, — спешит ответить Виля, — я сейчас приду к вам с термосом, мы заварим кофе. — Виля берет термос, ищет баночку с кофе и вдруг, потянув носом, обращается ко мне: — Слушай, мы же забыли о Танином пакете! Я чувствую, чем-то протухшим пахнет, тут у меня, наверху. — Он снимает пакет с полки, разворачивает его, и — о ужас! — куча испортившихся бутербродов с растаявшим маслом, протухшими яйцами, паштетом, колбасой. — Куда ж теперь это все девать? — Виля сворачивает пакет. — Вот обидно-то, Танюшка так старалась… Я сейчас пойду выброшу.

— Смотри не выброси в окно. А то еще подумают, что ты мину подбросить хочешь, — шучу я ему вдогонку.

Пакет не влезает в мусорный ящик в коридоре вагона. Проводник, покачав головой, берет его у Вили.

— Ишь, сколько добра-то пропало! — сетует он, засовывая пакет в ведро.

Едем по Европе. Проезжаем Германию, Бельгию, вот уже и Франция. Здесь все это так близко друг от друга, постоянная смена пограничников, разговоры на разных языках, смена впечатлений уносит нас куда-то все дальше и дальше от родных мест. И вот, наконец, мы подъезжаем к Парижу. Все уже готовы к выходу, стоят у окон. Едем предместьями. Оба мы замечаем одну и ту же деталь: чем ближе к Парижу, тем больше многоэтажных узких зданий, ничем не отличающихся от архитектуры зданий при въезде в нашу столицу — Москву. Высоченные ящики с выступами и балконами, и окна, окна, окна…

…В Париже мы пробыли недолго. Надо было срочно выезжать в Марсель. Нас ждал Прованс. В советском консульстве нам обещаны были машина и шофер для поездки по городам Прованса.

Повидав друзей в Париже, на четвертый день мы сели с Вильгельмом в поезд «Париж — Ницца» и рано утром на следующий день вышли на вокзал Марселя.

Марсель — древний порт на Средиземном море, первыми поселенцами которого были в третьем веке новой эры греческие рыбаки, так что можно считать греков предками провансальцев. Марсель встретил нас шумной портовой жизнью, пронизанной солнцем и пропахшей морем.

В консульстве нас приняли очень гостеприимно, тут же отрядили небольшой автомобиль «рено», поручили нас русскому шоферу, молодому, но опытному водителю, знавшему Прованс как свои пять пальцев. Он освобождался после четырех часов пополудни, так что у нас с Вильгельмом было около пяти часов свободного времени, чтобы побродить по городу.

Первым долгом надо было пообедать в ресторане, конечно, на набережной, среди портовых рабочих и моряков. Шумная публика, надо сказать! Мы заказали марсельский буйабес — суп, в котором варится всякая морская снедь — рыба, и мули, и ракушки, и омары, и даже осьминоги. Все это было приправлено пряными травками, перцем так, что неподготовленному едоку обжигало рот.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});