Волшебство и трудолюбие - Наталья Кончаловская

В Грецию Майоль попал впервые в 1908 году, он отправился туда в сопровождении друга своего графа Кесслера. В апреле они отплыли из Марселя на Пирей. И вот что сам Майоль рассказывает об этом: «Приехав туда, я почувствовал себя в Баниюльсе! Это были те же дома, те же ветряные мельницы. Я убедился, что моя страна имеет те же контуры, что и Греция… Когда же мы по дороге в Дельфы сошли на Итее, то мне показалось, что я приехал в бухту Баниюльса и вижу его горы, только увеличенными, но с тем же изяществом в контурах…»

Очень верно характеризует эти ощущения Майоля Джон Ревальд.

«Майоль в Греции, — пишет он, — чувствовал себя как дома. И это путешествие в страну его „предков“ было для него не столько раскрытием неизвестных красот, сколько причастием к их идеям и чувствам. Этот пиренейский крестьянин, вместо того чтобы упасть в экстазе перед Акрополем, увидел в нем нечто вроде воспоминаний о вещах, когда-то ему хорошо известных и любимых им. Он интимно общался с остатками Древней Греции. Еще не приблизившись к Парфенону, с почтением и рвением пилигрима, совершившего долгий путь, он бродил среди руин как счастливый любовник, нашедший следы своей первой любви… Его рука ласкала старые мраморы этих статуй, священнодействуя, и он думал о древних мастерах, к которым он был так близок под этим небом Греции. Он был рядом с ними не только потому, что его ноги касались земли, на которой они творили шедевры, но и потому, что его связывала с ними любовь к чистым и благородным линиям…»

«Я предпочитаю примитивное искусство Олимпии искусству Парфенона, — говорил Майоль. — Это лучшее, что я видел на всем свете. Это искусство синтеза, искусство высшее среди работ в скульптуре, которое мы, современники, ищем. Если б я родился в VI веке, я бы имел счастье работать вместе с этими людьми…»

Я снова листаю книгу Вольдемара Жоржа. Вот прекрасная бронзовая статуя сидящей женщины, она называется «Ночь». Она обхватила руками свои колени и, положив на них голову, прячет лицо. Что-то безнадежно тоскливое кроется в этой позе. Но мне кажется, что если она поднимет голову и переменит положение, то снова станет женщиной на берегу Средиземного моря.

В 1909 году «Ночь» и «Велосипедист» получили одобрение на выставке осеннего Салона. А в 1910 году русский коллекционер Иван Абрамович Морозов покупает на выставке Салона прекрасную работу Майоля — «Помону» — и тут же заказывает ему еще три скульптуры: «Лето», «Весна» и «Флора». Все вместе они назовутся «Времена года» и после Октябрьской революции будут принадлежать советскому народу и с 1948 года экспонироваться в Музее изящных искусств в Москве…

А вот интереснейший снимок 1936 года в Баниюльсе, в мастерской скульптора, снятый сверху. Старый Майоль, в басконском берете, работает над огромной статуей из мрамора — это «Гора». Кругом куски мрамора, на полках инструменты, на вешалке висят кожаная куртка и фетровая шляпа, все в белой мраморной пыли. Тут же типичная чугунная печка с трубой и тот специфический беспорядок мастерской ваятеля. Скульптура «Гора» была заказана Майолю Парижским музеем современного искусства. А в 1920 году он получил обратно свои права на нее, она подвергается распиливанию, перестановке частей тела и превращается в памятник Анри Барбюсу, который не был принят и теперь, отлитый из свинца, находится в открытом музее Майоля. Там стоят и «Три нимфы», которых он создавал с 1930 года. Они все в натуральную величину, эти грации с плотными ногами и широкими ступнями, отнюдь не претендующие на изысканность и изящество в понимании обывателя, и все же они полны грации и очарования молодости.

Едва прикасаясь бедром к постаменту, почти вся в воздухе, почти летя, лежит там статуя «Воздух», в 1938 году заказанная городом Тулузой. А вот бронзовая статуя «Иль де Франс» в виде девушки, шагающей вперед. На вытянутых руках она держит за спиной шарф, и столько грации и энергии в ее легком шаге и в изгибе откинутой назад спины, столько суровости и достоинства в молодом лице! Идет сама Франция.

Тут и один из вариантов «Помоны», с неподвижным лицом, хранящим какую-то тайну, и с двумя яблоками в ладонях. Тут и «Венера», поднявшая обе руки к плечам. Тут и «Скованное движение». «Все они дочери земли, — говорит друг Майоля Пьер Камо, — этой земли Баниюльса с чистыми и сухими холмами, где улыбается под белой пеной изгиб голубого пляжа. Они оставили там себе подобных смертных, в этой недолговечной жизни, выполняющих свои ежедневные задания в домиках старой деревни и вечерами танцующих под платанами на площади возле моря…»

Все они дочери земли, и четыре из них стоят в музее на Волхонке. И потому, вернувшись из Парижа домой, я пошла туда, чтобы передать им привет от восемнадцати сестер, живущих в Тюильрийском саду. Вот они, все четыре: «Помона» с двумя яблоками, «Флора» с гирляндой цветов на груди, «Лето» и «Весна» и еще несколько небольших бронзовых вещиц. Все они словно из той же огромной семьи. Но все они разные. И здесь, у меня на родине, они так же утверждают божественный дар формы, которым, как инстинктом, обладал Майоль. И эту беседу о нем мне хочется закончить словами Джона Ревальда: «Аристид Майоль знает, как творить вне своего времени, потому что он нес в своем мозгу и в своих старых руках такое богатство, которое не нуждается ни в одном внешнем импульсе. Природа, человеческое тело, карандаш, кусок мрамора, немного глины — ему было достаточно для того, чтобы без конца создавать. И так как он только и делал, что пользовал свое богатство, не сворачивая ни направо, ни налево, не спрашивая ничьего мнения, он нашел эту суровость, эту грацию и это спокойствие, которые освещают его гениальное творчество».

Слово о друге

Ушел из жизни друг. Ушел из жизни, но, пока прочно и ярко он живет в моей памяти, я испытываю неодолимое желание поделиться тем, что пришлось узнать, увидеть и пережить нам вместе с другом — Вильгельмом Левиком.

Знакомы мы были смолоду, еще когда Вильгельм, мечтая стать художником, учился живописи во ВХУТЕМАСе, у моего отца Петра Петровича. Но по-настоящему узнать друг друга нам довелось только к старости, как раз тогда, когда я, плененная Провансом и Мистралем — певцом этого удивительного края Южной Франции, перевела его знаменитую поэму «Мирей». Поэма эта в шесть тысяч строк была принята в издательстве «Художественная литература», где мне посоветовали предложить Левику взять на себя общую редакцию моего перевода. Вот тут-то я и столкнулась с интереснейшей, самобытной личностью, с Левиком, сыгравшим большую роль в моем творчестве. Мне тогда было уже под семьдесят, Вильгельму — за шестьдесят. Но оба мы были полны творческого энтузиазма и живейшего интереса к открытию еще никому не известного литературного памятника.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});