Темная магия - Энгус Уэллс

— Ты хочешь идти через Куан-на'Дру?

Катя кивнула.

— Если Ахрд нам это позволит, мы, выйдя из Куан-на'Дру, далеко обгоним Рхыфамуна, и бог подскажет, где лучше его поджидать.

— Если Ахрд позволит, — медленно сказал Брахт. — А груагачи?

— Бураш помог нам, — напомнила Катя. — И Дера тоже. Теперь черед Ахрда. А кто такие груагачи?

— Груагачи — существа необычные, — осторожно произнес Брахт. — Нет человека, видевшего их и оставшегося в живых. Они ревностно оберегают Куан-на'Дру. Сомневаюсь, чтобы они пустили нас в лес.

Катя пожала плечами.

— Но для нас это выход. Может быть, единственный.

— Я бы предпочел не встречаться с ними.

Керниец говорил тихо, явно обеспокоенный возможностью встречи с груагачами. Впервые Каландрилл видел Брахта напуганным.

— Ты говорил о каких-то драхоманнах, которые могут распознать Рхыфамуна, — вступил в разговор Каландрилл. — Кто они? Они нам помогут?

— Если они его распознают, — сказал Брахт. — Они ведь не колдуны. Само слово означает «говорящий с духами». Вы назвали бы их шаманами. Они стоят во главе родов, ведут беседы с духами, делают приношения Ахрду. Распознав истинную сущность Рхыфамуна, они могут изгнать его из клана. Но больше того… — Он беспомощно взмахнул рукой. — Нет, боюсь, лучше рассчитывать на ту силу, что заключена в тебе.

— И на Молодых богов, — настаивала Катя. — На Ахрда.

— Истинно, — согласился Брахт с неохотой. — Но я бы предпочел не встречаться с груагачами. Правда, если у нас нет другого выхода…

Груагачи его явно беспокоили. Он встал и пошел проверять лошадей, словно желая положить конец неприятному для него разговору.

— По крайней мере, — сказала Катя, глядя ему в спину, — на нашей стороне будет неожиданность. Рхыфамун считает, что мы погибли в Тезин-Даре, и потому не оставил позади никаких засад.

Каландрилл сонно согласился, не зная еще, насколько Катя ошибается.

Утром ветер утих; заиндевевшая трава серебрилась под холодным синим безоблачным небом. Солнце мутным диском висело далеко на востоке, хребты и скалы отбрасывали длинные тени. Изо рта шел пар, и Каландрилл поторопился разжечь огонь. Брахт занимался лошадьми, а Катя, уединившись за скалами, — своим туалетом. Они вскипятили чай и позавтракали сушеным мясом, завернувшись в накидки и усевшись вокруг костра; когда солнце чуточку поднялось, они затушили огонь, раскидали тлевшие ветки, оседлали лошадей и оставили свое укрытие, выбравшись на тропу, резко спускавшуюся вниз.

Поскольку хребет они перевалили, теперь им предстоял спуск. Но он оказался тоже нелегким. Под ними лежали скалистые вершины; горная гряда волнами спускалась на далекую сине-зеленую дымку — равнины Куан-на'Фора; тропа, извиваясь, бежала вниз по скалистым склонам, ныряла в овраги, взбиралась на скалы и падала в ущелья. Время от времени они выходили на ровную местность и радовались передышке. Наконец тропинка перестала прыгать вверх-вниз. Лес становился гуще, на склонах попадалось все больше елей, тсуги и кедра; они пересекали горные луга и стремительно бегущие к подножию ручьи, словно указывавшие им путь. Белки недовольно лопотали в ветвях, а высокогорные птицы уступили место галкам, пустельгам, соколам и канюкам. Воздух постепенно прогрелся, и, когда солнце поднялось к зениту, лучники скинули с себя накидки. Но когда день начал клониться к вечеру, пришлось вновь одеваться. Солнце отступало под натиском новорожденного месяца. В эту ночь в кронах деревьев, крышей нависавших над их биваком, ухали филины; весело потрескивавший костер источал аромат кедра. Искры взлетали под самые кроны. Волчий гимн Луне звучал ближе, и Каландрилл не переставал поглаживать лук. Он вновь предложил выставить охрану.

— Не надо, — покачал головой Брахт, бросая обгрызенную кость в огонь. — Они нас не побеспокоят.

— Но они охотятся где-то совсем рядом, — возразил Каландрилл.

— Однако не на нас, — беззаботно заметил керниец. — Что ты знаешь о волках?

— Немного, — согласился Каландрилл. — Что их ненавидят пастухи, а крестьяне… В Лиссе на них изредка охотятся. Люди говорят, что они могут напасть на неосторожного путника, если стая достаточно велика.

Брахт рассмеялся.

— Пастухи ненавидят волков за то, что они таскают у них скот, — сказал он, — и потому сочиняют всякие небылицы. Мне же ни разу не пришлось видеть стаю, какой бы большой она ни была, нападающую на человека. Они избегают людей и огня. Только если волки очень голодны, они еще могут напасть на лошадь, но мы, я думаю, в полной безопасности.

— А лошади? — не унимался Каландрилл, все еще не выпуская лука. — Лошади наши в безопасности?

— Да, пока они близко к нам и к огню, — заверил его Брахт. — Те волки, чьи завывания ты слышишь, без труда набьют себе брюхо в холмах, где полно живности. А мой жеребец — я тебе уже говорил — сумеет за себя постоять.

Каландрилл склонил голову перед уверенностью кернийца. Его собственные познания о волках как хищниках сводились в основном к тому, что говорят о них люди. В Секке он мало охотился, предпочитая всем увлечениям научные книги. Он по большей части отказывался от настойчивых приглашений отца и брата присоединиться к ним в охотничьих забавах, откуда они временами возвращались с убитым волком и с бесконечными рассказами о жестокости этого зверя. Брахт знает, успокаивал себя Каландрилл; но, несмотря на это, ему было трудно уснуть под аккомпанемент волчьей стаи, и он всю ночь не выпускал из рук ни меча, ни лука.

На рассвете Каландрилл лишний раз убедился в правоте Брахта — с лошадьми было все в порядке, и поблизости не было видно ни одного волчьего следа. Каландрилл в который уже раз был вынужден признать, что жизни можно и нужно учиться не только по книгам; жизнь надо наблюдать и изучать и вне библиотечных стен дворцов с их учеными диссертациями. Сидя на корточках меж деревьев, он вдруг сообразил, что уже более года не держал в руках книгу, если не считать тех мгновений, когда бегло знакомился с библиотекой Варента ден Тарля. К своему удивлению, он отметил, что это не очень его расстраивает. Еще год назад ему показалось бы немыслимым, что толстенные тома, в которые он был так влюблен, свитки и папирусы и огромные фолианты в кожаных переплетах, составлявшие некогда большую и, без сомнения, самую главную часть его жизни, будут представляться ему не более чем туманным воспоминанием, оставленным далеко позади, как стены Секки, как Надама, как насмешки Тобиаса и презрение отца. Он встал, с улыбкой потянулся, прислушиваясь к пению птиц на деревьях и узнавая неизмеримо больше голосов, чем в тот давний-давний день, когда он выехал из ворот Секки навстречу свободе, о существовании которой и не подозревал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});