Сексус - Генри Миллер

Ну вот, так мы и явились к выбранному Кронским доктору. Сдали кровь на анализ и потом даже пообедали вместе с врачом. Он был молод и, по-видимому, не слишком-то в себе уверен. Что делать с моим членом, он толком не знал. Спросил, не было ли у меня раньше триппера или сифилиса. Я сказал, что триппером болел дважды. А рецидивов не было? Нет, насколько я понимаю… Он полагал, что лучше подождать несколько дней, прежде чем предпринимать что-либо, а пока он исследует нашу кровь. Выглядим мы оба вполне здоровыми, хотя внешность часто бывает обманчивой. Словом, он крутил вокруг да около, как это часто бывает с молодыми врачами. И со старыми тоже. Так мы и ушли ни с чем.

Между двумя визитами к доктору состоялся визит к Мод. Я все ей рассказал. Конечно, она обвинила в этом Мону. Она, мол, давно такого ожидала. Просто смешно, с каким интересом она отнеслась к моему бедному члену. Словно он все еще оставался ее собственностью. Мать честная, пришлось извлечь его из штанов и показать. Она коснулась его сначала с робостью, но потом профессиональный интерес пробудился в ней, и, по мере того как вещь тяжелела в ее руках, осмотрительность исчезала. Мне пришлось быть предельно внимательным, чтобы не слишком возбудиться, а то все предосторожности полетели бы к черту. Во всяком случае, прежде чем с миром отпустить его, она попросила позволения слегка промыть его каким-то раствором, уверяя, что вреда от этого не будет. Так я и стоял в ванной: член прямой, как шомпол, она его нежит и холит, а я всем этим любуюсь.

Навестив доктора во второй раз, мы узнали, что пробы у нас обоих отрицательные. Но все равно, объяснил он, даже после этих исследований окончательный вывод сделать нельзя.

– Знаете ли, – сказал он, очевидно, заранее обдумав свои слова, – я подумал, что было бы лучше, если бы вам сделали обрезание. Крайнюю плоть удаляют, эта штука исчезает тоже. А у вас необычайно длинная крайняя плоть, вас это не беспокоило?

Я признался, что у меня по этому поводу не возникало никаких мыслей. Как появился на свет с крайней плотью, так и в могилу вместе с ней сходишь. Ведь никто не вспоминает об аппендиксе, пока не наступает время его вырезать.

– Ну да, – продолжал он, – однако вам было бы куда лучше без такой крайней плоти. Разумеется, придется лечь в больницу, но всего на недельку, а то и меньше.

– И во сколько это обойдется? – насторожился я.

В точности он сказать не мог – что-то около сотни долларов.

Я пообещал подумать. Не слишком-то я жаждал избавиться от кусочка моей драгоценной плоти, какие бы гигиенические блага это ни обещало. Да еще мне в голову пришла сумасбродная мысль: а что, если от этого моя головка станет менее чувствительной? А вот это обстоятельство мне уж совсем не нравилось.

И все-таки прежде, чем мы покинули доктора, он уговорил меня встретиться через неделю с его знакомым хирургом.

– Если за неделю все пройдет, вам и операция не понадобится, раз уж она вам так не по душе. Но, – поспешил он добавить, – я бы на вашем месте согласился. Так гораздо спокойнее за будущее.

А ночные исповеди между тем вскоре возобновились. Мона уже несколько дней не работала в дансинге, и вечера мы проводили вместе. Она не знала, чем будет заниматься дальше, – как всегда, ее мучили денежные вопросы. Но одно она знала точно: к танцулькам она никогда не вернется. Она словно ожила с тех пор, как я убедился, что с ее пробой все в порядке.

– Но ты же была уверена, что у тебя все нормально? Разве нет?

– Никогда не бываешь уверена на все сто, – ответила она. – Это такое поганое место. Девки грязные.

– Девки?

– Да и мужчины тоже… Давай не будем говорить об этом. Мы оба замолчали, но ненадолго. Она вдруг засмеялась и сказала:

– А как тебе понравится, если я появлюсь на сцене?

– Было бы отлично, – отозвался я. – А ты думаешь, что сможешь играть?

– Уверена, что смогу. Подожди, Вэл, ты меня еще увидишь.

В тот вечер мы пришли домой поздно и быстро юркнули в постель. Держа меня за член, она приступила к новой серии признаний. Она хотела бы мне рассказать… Только если я не стану злиться… не буду ее прерывать. Я пообещал.

И вот я лежу и внимательно слушаю. Опять о деньгах. Словно незаживающую болячку теребит. «Но ты же не хочешь, чтобы я вернулась к танцулькам? Или хочешь?» Разумеется, не хочу. Что дальше? Мне интересно знать.

Ей надо было найти какой-то способ зарабатывать. Давай, подумал я. Валяй. Дуй дальше! Я под анестезией, я слушаю, пасть не разеваю. А она рассказывает о старцах, о прекрасных старых джентльменах, с которыми она познакомилась в танцевальном заведении. Чего они хотели? Быть в компании молодых женщин, с некоторыми они ужинали и потом приглашали их в театр. Они не думали о танцах и тем более не думали о том, чтобы положить их к себе в постель. Им хотелось только, чтобы их видели в обществе молоденьких женщин – это их самих делало моложе, беспечнее, возвращало давно потерянные надежды. Все они были преуспевающие старые гады с вставными челюстями, варикозными венами и прочими украшениями. А куда еще девать свои деньги, они не знали. Один из них, тот, о котором она рассказывала, был владельцем большой паровой прачечной. Ему было под восемьдесят: негнущиеся ноги, синие вены, стеклянный взгляд. Он почти впал в детство. Конечно, я не мог ревновать к этому! Все, что он просил у нее – чтобы она брала у него деньги. Она не могла сказать точно, на сколько он раскошелился, но предполагала, что сумма была приличная…

А вот теперь вспомнила о другом – этот жил в «Ритц-Карлтоне». Обувной фабрикант. Она иногда обедала с ним в его номере, чтобы доставить ему удовольствие. Он был мультимиллионер и немного с приветом, если верить ее словам. Самое большое, на что он осмеливался, – поцеловать ее руку… Да, она собиралась рассказывать мне о них хоть всю неделю, но испугалась, что я это плохо приму.

– Ты что? Что с тобой? – наклонилась она ко мне.

Я не спешил с ответом. Я думал, размышлял, ломал голову над всем этим.

– Почему ты ничего не скажешь? – теребила она меня. – Ты же обещал не злиться. Обещал?

– Я и не злюсь, – сказал я и снова впал в молчание.

– Нет, злишься! Тебе же противно… Ох, Вэл, какой же ты глупый! Неужели ты думаешь, что я стала бы тебе рассказывать такие вещи, если бы знала, что тебе будет неприятно?

– Ничего я не думаю, – сказал я. – Все нормально, честное слово. Ты все правильно решила. Мне только жалко, что тебе приходилось так зарабатывать.

– Ну не всегда же я так зарабатывала! Это было очень короткое время… Вот потому-то я и хочу в театр. Я все это ненавижу не меньше, чем ты.

– Порядок, – сказал я. – Давай забудем об этом.

В то утро, когда мне надо было идти в клинику, я проснулся рано. Стоя под душем, взглянул вниз: вот так да – все чисто! Я едва поверил своим глазам. Тут же разбудил Мону и показал ей. Она расцеловала его, и оба мы кинулись в постель – надо же было испытать бывшего больного. А потом я побежал звонить доктору. «Дела пошли на поправку, – сказал я. – Почти не на что жаловаться. Могу и дальше ходить необрезанным!» И поскорее повесил трубку, чтоб он опять не стал меня уговаривать.

Не успел я выйти из телефонной будки, как мне пришло в голову позвонить Мод.

– Да не может быть, – сказала она.

– И тем не менее, – ответил я. – А если ты мне не веришь, я докажу тебе это на следующей неделе. Приду к вам, как всегда, и покажу.

Она как будто не могла отцепиться от телефона. Мы поговорили о куче всяких ненужных вещей, пока я наконец не сказал:

– Ну, мне пора идти.

– Подожди минуточку, – взмолилась она. – Я как раз собиралась тебя спросить, не мог бы ты прийти пораньше, скажем, в воскресенье и вывезти нас за город. Мы бы там все трое устроили хороший завтрак на траве. Я возьму еду…

Голос ее был мягок и нежен.

– Ладно, – сказал я. – Я приду рано… часов в восемь.

– Ты уверен, что у тебя все в порядке?

– Абсолютно уверен. Сама увидишь в воскресенье.

Она как-то похотливо захихикала. И прежде чем успела еще что-то сказать, я повесил трубку.

16

Процедура развода шла своим ходом, а события накатывались, словно в конце эпох. Только войны недоставало. Прежде всего Его Сатанинское Величество Космодемоньякал телеграф компании сочло за благо снова переместить мою штаб-квартиру, на этот раз под крышу старого складского помещения в кварталах дешевых двухэтажных картонных коробок. Мой стол встал посередине огромного пустынного помоста, который после работы служил для прыжков и кувырканий бригады посыльных. В соседнем помещении, таком же пустом и обширном, было устроено нечто соединявшее в себе черты клиники, аптеки и гимнастического зала. Для полноты картины недоставало лишь нескольких бильярдных столов. Некоторые придурки притаскивали сюда свои ролики и таким образом коротали время в «часы отдыха». Грохот весь день стоял адский, но теперь мне было совершенно наплевать на все телеграфно-компанейские планы и прожекты, я не так уж на него и реагировал, вовсе даже не злился, а, наоборот, весьма потешался. Отныне я был прочно отделен от всех остальных служб, подсматривания и подслушивания прекратились, я оказался, так сказать, в карантине. Наем и увольнения продолжались как во сне, штат мой урезали до двух человек: меня самого и некоего экс-боксера, служившего когда-то у нас гардеробщиком. Все дела я забросил, справок не выдавал, корреспонденции не вел. На половину телефонных звонков я вообще не отвечал: если что-то срочное, для этого имеется телеграф.